На этой работе он и познакомился с Глорией. Она появилась однажды вечером. Пьяная, с загорелым мужчиной, тоже пьяным, с бутоньеркой Почетного легиона на лацкане. Эдди поначалу слегка испугался его, потом сообразил, что у полицейского пока что не может быть такого загара. Мужчина сказал: «Сообщи Джейн, что это майор. Она поймет». Джейн поняла и сказала Эдди, чтобы он отправил его наверх. Глория пошла с ним. Эдди догадался, что она здесь впервые, но не первый раз выступает в роли зрительницы. Майор в лифте улыбался, напевал с закрытым ртом и говорил Глории: «Порядок, милочка?»

Когда они поднялись на этаж Джейн, майор дал Эдди доллар, словно это было давним обычаем. Эдди вернулся к коммутатору. Потом, минут через двадцать, услышал шаги, и передним появилась эта девушка, Глория.

— Одолжишь мне доллар, который он дал тебе? — спросила она. — Давай-давай, я его верну. Тебе ни к чему неприятности, так ведь?

— Конечно. Но откуда мне знать, что ты его вернешь? Честно говоря, этот доллар мне нужен.

— Думаю, тебе не нужно быть сутенером ради денег.

— Тут ты ошибаешься, но ладно, бери.

— Я верну его завтра. Верну два доллара, — сказала она. — А что вообще ты здесь делаешь?

— То есть что такая славная девушка, как я, делает в таком месте? — съязвил Эдди.

— Доброй ночи, — сказала Глория, — и большое спасибо.

У Эдди было ощущение, что она вернет деньги, и она вернула два дня спустя. Дала ему пять долларов. Сказала, что сдачи не надо, и он их взял.

— Что произошло в тот вечер? — спросила она.

— Твой друг опьянел, и Джейн пришлось звать вышибалу, — ответил Эдди.

— О, а вышибала не ты?

— Разве я похож на вышибалу?

— Нет, но…

— Но я не похож и на лифтера в публичном доме, ты это имеешь в виду?

— Ты с Запада?

— Из Висконсина, — ответил Эдди.

— Из какой части штата?

— Из Дулута.

— Дулут в Миннесоте.

— Знаю, — сказал Эдди.

— О, то есть не соваться в чужие дела. Ладно. Я спросила просто так. До встречи.

— Мисс Уэндрес, у меня есть кое-что твое.

— Что?

— Твоя сумочка, ты оставила ее в комнате Джейн, уходя так поспешно. Вот почему тебе пришлось одалживать доллар, помнишь? Я позволил себе вольность узнать имя владелицы, но не смог найти тебя в телефонном справочнике. И не думал, что найду.

— Я подумал, что ты живешь по тому адресу, который указан в водительских правах. Кстати, тебе нужно получить новые. Выданные в двадцать восьмом году уже не годятся. Сейчас тридцатый.

— Ты показывал их кому-нибудь?

— Нет.

— Почему?

— Просто подумал, что это никого не касается. Собственно, не касается и меня, но для тебя лучше, чтобы я заглянул в твои права, а не отдал их, ну, тем из ребятам, которые иногда здесь появляются.

— Ты хороший парень. Кстати, я поняла, кого ты мне напоминаешь.

— Знаю.

— Откуда?

— Потому что часто это слышал.

— Кого же?

— Линдберга[26].

— Да, верно. Видимо, ты часто это слышишь. Когда у тебя свободная ночь?

— Во второй вторник каждой недели.

— У тебя нет выходных? Я думала, тебе должны их давать.

— Здесь нарушают много правил, правил и законов. Почему ты спрашиваешь меня о выходных?

— Мы бы могли поужинать.

— Еще бы. Думаешь, я работал бы здесь, если б мог приглашать девушек на ужин?

— Кто говорит, чтобы ты меня приглашал? Я только сказала, что мы бы могли поужинать. Я готова платить за свой ужин при определенных обстоятельствах.

— К примеру?

— К примеру, ужиная с тем, кто мне нравится.

— Ну вот, мы кое-чего добились, — сказал Эдди, но не мог продолжить этой дерзости. С ним впервые за много месяцев разговаривали любезно. Глория это поняла.

— Можешь найти кого-нибудь, чтобы за тебя поработал?

— Зачем?.. Черт, а почему бы нет? Тут до меня работал один негр, сейчас работает на этой же улице. Только гоняет вверх-вниз лифт в отеле, думаю, он сможет поработать за меня, если мне дадут разрешение. Я все-таки не хочу терять эту работу.

Негр сказал, что охотно поработает за него одну ночь, и миссис Смит, начальница Эдди, сказала, что можно, только не нужно превращать это в обычное дело, потому что девушкам наверху не нравятся посредники-негры.

Так началась дружба Глории и Эдди.

О Глории можно было сказать многое, и многое говорилось. Можно было сказать, что она различными способами — в том числе странными — способна помогать другим, но не способна помочь себе. О Глории можно было бы написать роман, не отходя далеко от этого тезиса. Разумеется, для газетчиков тридцать первого года (явно не читающих газет) было бы делом нескольких минут найти в Глории символ современной молодежи. Она была не больше ее символом, чем Линдберг, игрок в гольф Боб Джонс, принц Джордж, Руди Вэлли, Линки Митчелл, Де Харт Хаббард или кто бы то ни было, кому до тридцатого года было меньше тридцати лет. Символа современной молодежи не может быть, как и символа современного среднего возраста, да и вообще символ — слово ошибочное. Карикатура Джона Хелда-младшего на «женщину свободной морали» двадцатых годов или девушки и молодые люди, которых Скотт Фицджеральд сделал застенчивыми, не были символами молодежи того времени. Собственно говоря, между персонажами Скотта Фицджеральда и Джона Хелда нет никакой связи. Персонажей Скотта Фицджеральда лучше изобразили Лоренс Феллоуз и Уильямсон, чем Джон Хелд. Хелд рисовал карикатуры на молодых людей и девушек, учившихся в школе Ист-Оринджа и в Иллинойском университете; рисунки Хелда были популярными карикатурами, поэтому люди ассоциировали с ними фицджеральдовских персонажей. Фицджеральдовские персонажи не увлекались разукрашенными желтыми плащами, разукрашенными «фордами», разукрашенными белыми фланелевыми брюками и такими вещами, как модная одежда, значки студенческого братства, тупоносые туфли, движения Шифтера, танцы с трюками и всем прочим, что связывали с персонажами Хелда. Его персонажи старались выглядеть хелдовскими персонажами; персонажи Фицджеральда и Феллоуза были копиями оригиналов.

Средний человек, мистер Средний Человек, мистер Налогоплательщик, нарисованный Роллином Кирби, выглядит средним ньюйоркцем, зарабатывающим более пяти тысяч долларов в год. Он носит одежду от братьев Брукс и шляпу от Герберта Джонсона, которая выглядит довольно чужеземной в Де-Мойне, штат Айова, где рисует карикатуры Дж. Н. Дарлинг; но в Нью-Йорке, на территории Кирби, налогоплательщик Роллина Кирби типичен. Он носит хорошую одежду, не будучи разодетым человеком с театральной программы; его легко представить идущим к зубному врачу, ведущим жену в театр, едущим в Амхерст на встречу однокашников, напивающимся дважды в год, ложащимся на удаление аппендикса, откладывающим деньги, чтобы отправить сына в хорошую подготовительную школу, ищущим новые очки и разглядывающим, не всегда будучи на стороне художника, карикатуры Роллина Кирби. Однако никто не назовет этого человека символом американского налогоплательщика средних лет. Если бы он шел по улицам Сиракуз, Уилинга или Терре-Хота, в нем бы признали чужака из большого города, возможно, из Нью-Йорка. И хелдовская женщина свободной морали смутила бы любого юного сноба, который повел бы ее на студенческий бал в Принстоне. И молодого человека Феллоуза, подъезжающего на «темплере» к дому Пи-бета-фи в каком-нибудь западном университете, узнали бы девушки из женской общины, еще не видя коннектикутского номерного знака на его машине. Они и есть типичные мужчины и женщины, молодые и старые, но только газетчики будут настолько огульны, что выберут некую девушку или некоего молодого человека и назовут его символом современной молодежи.

Может существовать символ современной молодой женщины, но газеты вряд ли опубликуют ее изображение. Она будет голой. Девушка, которой было около двадцати лет во второй половине двадцатых годов, не соответствовала современным стандартам. Рост ее составлял примерно пять футов пять дюймов, весила она около ста десяти фунтов. У нее было хорошее тело. Должна существовать причина того, что очень многие девушки соответствовали этому описанию безотносительно к их социальной принадлежности. Этой причиной вполне может быть то, что в промежутке между девятьсот пятым и девятьсот пятнадцатым годами медицина использовала примерно одну и ту же систему в уходе за беременными женщинами, кормлении младенцев и заботе о них. Даже дети сицилийцев и обитателей гетто неожиданно стали вырастать более высокими, значит, система была стандартной; другого объяснения этому единообразию как будто нет. Это заметно в больших семьях: младшие дети, родившиеся во время мировой войны и после нее, почти неизменно рослые, стройные и более здоровые, чем их старшие братья и сестры.