– А ты все-таки скажи. Допусти, что перед тобой не Удалов, а какой-то другой человек.

– Какой-то другой к Пилипенко доносить не побежит. А Удалов побежит.

– Не побегу, – возразил Удалов. – Честное слово.

– Ты правды захотел? Тогда держись! Скажу тебе, Корнелий, что за последние три года ты сильно изменился. С тех пор как тебя этот Пупыкин приблизил, ты сам на себя не похож. Готов землю за ним лизать. А с Ксенией что вы сделали?

– А что?

– Только не говори, что ты подчинился силе! Другой бы никогда жену не отдал. Залег бы в прихожей с пулеметом, отбивался бы до последнего патрона. А ты выбрал Пупыкина. Ну, выбрал и пресмыкайся.

– А еще что? – спросил Удалов. Горько ему было слушать такие слова о своем двойнике. Но надо слушать. На чужих ошибках учатся.

– А с Минцем ты как поступил? Ты зачем Минца топил?

– Я? Минца?

– Зря я с тобой разговариваю – время впустую трачу. Только удивительно – как быстро меняются люди.

– Тогда слушай ты, – решился Удалов. – И постарайся мне поверить.

Он произнес эти слова так значительно, что Грубин в удивлении уставился на него…

– Я не Удалов, – сказал Корнелий Иванович. – То есть я Удалов, но вовсе другой Удалов. А настоящий Удалов сидит сейчас в Гордоме, на активе, и соратники топчут его ногами.

Вот что удивительно – Грубин поверил Удалову мгновенно!

– У тебя глаза другие, – признал он. – У тебя глаза прежние. Может, даже смелее. Объясни.

И Удалов объяснил. И про изобретение Минца, и про то, как Минц простудился и пришлось Удалову идти в параллельный мир вместо друга.

По мере того как он рассказывал, лицо Грубина светлело, морщины разглаживались, даже волосы начали завиваться.

Грубин вскочил, принялся бегать по комнате, опрокидывая предметы и расшвыривая пластиковые руки и ноги.

– Сейчас же! – закричал он, не дав Удалову договорить. – Сейчас же обратно! Беги отсюда! Тебе здесь не место. И если можешь, возьми меня с собой. Больше я здесь жить не могу!

– Спокойно, – остановил его Удалов. – Без паники. У меня задача – найти Минца. И вторая – во всем разобраться. А как исправлять положение, подумаем вместе. Рассказывай. Коротко, внятно. Начинай!

Последнее слово прозвучало приказом, и Грубин подчинился ему. Он остановился у стола, задумался.

– Даже не знаю, как начать. Произошло это три с половиной года назад. Был у нас предгором Селиванов.

– Помню, – подтвердил Удалов. – У нас он тоже предгором был. Потом на пенсию ушел.

– И занял то место его заместитель Пупыкин, Василий Парфеныч.

– У нас тоже. Все пока сходится.

– Времена, ты знаешь, были тихие, ни шатко ни валко… Утвердили Пупыкина предгором, он сначала ничего вроде бы и не делал. Все повторял: как нас учил товарищ Селиванов… Продолжая дело товарища Селиванова…

– Смотри-ка, у нас тоже так начинал!

– Потом начались кадровые перестановки. То один на пенсию, то другой, того с места убрали, того на новое место назначили… и тон у Пупыкина менялся. Уверенный тон становился. Ботинки заказал себе в Вологде на высоких каблуках… Пилипенку приблизил… Это наш старшина милиции.

– Знаю, он у нас до сих пор старшина. Простой мужик, душевный. Председатель общества охраны животных.

– Против Пупыкина боролись. Был у нас такой Белосельский, не знаешь? Коля? В классе с нами учился.

– Еще бы не знать, – улыбнулся Удалов.

– Так этот Белосельский выступил. Потребовал, чтобы покончить с приписками и обманом, а развивать трудовую инициативу и демократию… да, демократию…

Удалов кивнул. Он эту историю отлично помнил.

– Не знаю уж, каким образом, все было сделано тихо – куда-то Пупыкин написал, кому-то позвонил, что-то против Белосельского раскопал. Только слетел Белосельский со своего места. И пришлось ему уехать за правдой в область. Не знаю уж, отыскал он ее там или нет – только в город он не вернулся. А для многих его поражение стало хорошим уроком. Поняли: опасно идти против Пупыкина.

– Вот как у вас дело повернулось, – вздохнул Удалов. – Теперь мне многое понятно.

– А дальше – пошло, покатилось. Пупыкин всюду выступал, говорил, какие мы счастливые, как наш город движется вперед семимильными шагами. И чем меньше товаров в магазинах становилось, тем громче выступал Пупыкин. И что грустно – как только люди убедились, что Пупыкин твердо сидит, не сковырнуть его, они по углам разбежались, каждый у себя дома боролся за демократию и гласность, а на собраниях голосовали как надо.

– Понятно.

– Через год и ты, прости, Корнелий, сообразил, что лучше быть при начальнике, чем против. Как-то на собрании ты выступил против Пупыкина. И тут же тебе выговор за выговором, а потом открыли против тебя уголовное дело за хищение стройматериалов.

– Да чтобы я похищал!

– Верю, что не похищал. Только ты после этого сник, со мной даже разговаривать перестал, а стал рядом с Пупыкиным на трибуне стоять.

– Быстро вы ко всему привыкли!

– А что откладывать в долгий ящик? Если тебе с утра до вечера объясняют, как повезло тебе с таким хорошим начальником, то лучше согласиться.

– И ты тоже согласился?

– В этом мое преступление! – воскликнул Грубин. – Ты же знаешь, я неплохой изобретатель. Я предложение сделал, чтобы пластмассу усовершенствовать, из которой игрушки на фабрике делали. И формы новые изобрел – думал сделать для дома отдыха шахматы в виде рыцарей ростом с человека, но легкие. А директор фабрики Мимеонов в то время решил Пупыкину угодить, наладить массовое производство его бюстов. Для того чтобы в каждом учреждении и в каждой квартире стояли. Вот он этим способом и воспользовался. Пупыкину эта инициатива понравилась. Меня консультантом на фабрику пригласили, премию дали. А когда Мимеонов начал для будущего счастливого города Великого Пупыкина статуи в натуральную величину изготавливать, приложил я руку к этому безобразию. Теперь мучаюсь.

– Значит, другие не мучились и воспевали, а ты мучился, но тоже воспевал? – спросил Удалов.

– Только не надо иронии, – сказал Грубин. – Я же все понимал. И даже предупреждал Мимеонова – умерь свой пыл! Фильтров на заводе нету, отбросы у нас вредные, прорвет – весь город погубим. Ты когда к нам приехал?

– Сегодня утром. Видел я, до чего ваша деятельность довела. Костюм погубил и вообще всю одежду.

– Больше я на фабрику не выйду! Лучше пусть меня выселяют на сельское шефство, лучше на принудотдых. Что угодно – больше я с ними вместе шагу не сделаю.

– Погоди, не части. Мне ваша система не совсем понятна.

– А у вас иначе?

– Мне сейчас некогда тебе объяснять – скажу только, что твой Пупыкин уже на пенсии, уголовное дело против него возбуждено…

– Что? Не может быть! Какое счастье!

– Не суетись. Будет время – расскажу. Мне сейчас главное – узнать, где Минц, что с ним, здоров ли, почему его дверь опечатана.

– Не знаешь? Он же на принудотдыхе. За саботаж.

– Минц? За саботаж?

– Он не оправдал. Гравитационный подъемник собственными руками сломал, чтобы статую не воздвигать.

– Говоришь, гравитацию изобрел?

– Точно знаю – изобрел, мы с ним вместе испытывали.

– А для Пупыкина – ни-ни?

– Он принципиальный.

– Значит, есть все-таки принципиальные?

– Принципиальные, конечно, есть. Немного, но есть, – признался Грубин. – Но за принципы приходится дорого платить. И Минц заплатил. И Ксюша твоя…

– Да, совсем забыл. Что за история с Риммой?

– Когда Ксюшу на сельхозшефство отправили…

– Понятнее!

– У нас сельское население разбежалось, – объяснил Грубин. – По другим областям. Хозяйства обезлюдели. А Пупыкин в область всегда рапортует, что у нас постоянный прогресс. Что ни год, сеем на пять дней раньше, собираем на три дня раньше, и растут урожаи на три процента в год. Поставки он всегда выполняет. Только из-за этого в городе жрать нечего, а в поле работать отправляют всех, кто несогласный или подозрительный или кто не нужен. Половину учителей отправили, врачей больше половины, весь речной техникум там копает и пропалывает… А из футболистов и самбистов Пупыкин создал дружины, которые людей придерживают. Их на усиленном питании держат.