– Это вместо здравствуйте? – спросил я.

– Ты говори, говори...

– Слушайте, мне такой разговор не нравится, – сказал я. – Я к вам не напрашивался, вы меня позвали, а теперь все наоборот?

Я должен быть прост, но не так уж и прост.

– Город у нас небольшой, каждый человек на виду. С чего бы тебе к нам приезжать?

– Повторяю по буквам, – сказал я. – Можете проверить у Аркадия, тем более что вы с ним знакомы. Пошлите телеграмму тете Нине. Что вам еще показать?

– Паспорт, – сказал Порейко, протягивая открытую ладонь.

– Зачем я буду вам паспорт показывать?

– Покажи.

Я отрицательно покачал головой.

– Ты в самом деле собираешься в нашем городе жить? – спросил Порейко. – Так учти, что за первый же день нажил себе опасных врагов. И они тебя на улице тут же подхватят. Зачем тебе враги? Это же смертный приговор.

Я подумал – недолго, секунд пять, – достал из внутреннего кармана бумажник, из него – паспорт.

Паспорт был самый настоящий, с моей фотографией, только некоторые данные были изменены. Но умеренно. Так, чтобы при проверке не возникло подозрений. Моя мать, Зинаида, вышла замуж за одного железнодорожника, когда мне было пять лет, и уехала из нашей деревни. Так что мое рождение и родственные связи с семейством Лопухиных подтверждались.

Докопаться до правды было возможно, но этого надо было очень захотеть. Я надеялся, что такого желания не возникнет. Если я буду вести себя естественно.

Порейко перелистал паспорт.

– Прописан в Каунасе. Это еще что такое?

– Я женился там, – ответил я. Мне сделали эту женитьбу, надеясь, что проверить мое прошлое в Литве будет сложнее, чем в Калуге.

– На литовке? – Я понял, что литовцы для него хуже негров.

– На нашей, – успокоил я Порейку. – Только мы расстались.

– Ага, – сказал Порейко, – ...зарегистрирован с гражданкой Кузнецовой... И почему же расстались?

– Не сидится мне на месте, – ответил я.

– Паспорт пока побудет у меня, – сказал Порейко. Он прихлопнул его ладонью.

– Я что, к ментам попал? – спросил я.

– Ты к серьезным людям попал. Так что рассказывай дальше свою биографию.

– Не пойдет, – сказал я. – Надоело мне. Что за страшилки? Обойдусь я без вашего покровительства.

– Не обойдешься. Рассказывай дальше.

– Но хоть скажите, кто вы такой, – взмолился я.

Порейко смилостивился.

– Тайны тут нет, – сказал он. – Я председатель меховской секции «Союза ветеранов – XX век». Слышал о таком Союзе?

– Союз ветеранов Афганистана? – спросил я.

– Не совсем так. «Союз ветеранов – XX век». Мы объединяем все здоровые силы в ветеранском движении под лозунгами единства и нерушимости нашей родины. Ясно?

Текст был прочитан как с плаката, хотелось посмотреть по стенам – откуда же он прочел эти громкие слова?

– Ну что ж, – сказал я, даже без особого желания, так, к слову пришлось, – значит, мне у вас надо зарегистрироваться.

– А ты что, ветеран? – Порейко был удивлен. – Ты же сказал, что только на действительной был.

– И еще три года, – сказал я.

– И где же служил?

– Я много где служил.

– А ты говори, нам спешить некуда.

Я принялся рассказывать вымышленную боевую биографию, путь советского конкистадора конца XX века. Моя «легенда» была относительно скромной, чтобы максимально снизить риск от встречи с бывшим однополчанином. Правда, дядя Миша не успел толком проверить все личные дела меховских ветеранов, но он был почти уверен, что там не было абхазцев и никто из них не побывал в Африке. Африку придумал я сам – наемник в Сомали! Я еле спасся, когда власть переменилась. Но везде – механик-водитель, не снайпер, не террорист – избави боже, просто хотелось посмотреть мир и немного заработать. Мир кое-как посмотрел, большей частью через прорезь в БМП, заработать не удалось – плохо у меня держатся деньги.

Порейко слушал меня, почти не перебивая, делал пометки в черном блокноте. Когда я бежал из Сомали в Киншасу, скептически покачал головой и сказал: «Клуб кинопутешественников».

– Да ты, может, снаряды возил для черных! – взвился Порейко.

– А ты считал? – спросил я. – Кто эти снаряды возил и кто дачи себе строил? Там и без снарядов было что возить.

Я закончил рассказ своим появлением здесь. Захотелось осмотреться, может, осесть, хотя люблю я больше крупные города, а может, отправлюсь дальше. Как получится. Главное – я мирный человек, приехал с дружескими намерениями и встревать в войны не желаю...

– Черт тя знает, – сказал по завершении моей одиссеи Порейко. – Черт вас всех знает.

– Мне можно идти? – спросил я.

– Нет, – сказал Порейко.

Он поднялся, решительно кинул мой паспорт в ящик своего стола, вернее, ему показалось, что он кинул мой паспорт в ящик стола, – на самом деле паспорт уже был у меня в кармане. Но мало ли кому что кажется.

– Пойдем с тобой вместе, – сказал он.

Стоя, он расчесал свои кудри, распределив по лысине параллельными прядками, кликнул Одноглазого Джо и велел усатику садиться за завершение какого-то документа.

– Сейчас навестим Одуванчика, – сказал он своему адъютанту.

– Он сейчас в мастерской занят, – с почтением в голосе ответил Джо.

Порейко вылетел из комнаты подобно Петру Первому на каком-то полотне Лансере и помчался, поднимая ветер.

За ним бежал Одноглазый Джо и сзади – я.

День уже разгорелся, солнце светило жарко и влажно, под ним подушками лежали сизые тучи.

Люди оборачивались, глядя на нас, Порейку узнавали, некоторые пытались приветствовать его. Но Порейко никого не видел.

Мы промчались вдоль рядов рынка, в конце их у забора была мастерская «Металлоремонт», типичная хижина дяди Тома с окошком, как в заводской кассе.

Но мы не стали заказывать ключ, Порейко обогнул мастерскую сбоку, толкнул дверь, а мы с Джо остались снаружи, на пороге, потому что места внутри хватало лишь для длинного верстака с вальцами, половинки стола, где были сложены инструменты, и стула, на котором сидел хозяин мастерской Одуванчик.

Я сразу понял, почему его зовут Одуванчиком. Он был смуглым, загорелым или с детства смуглым, а тонкие завитые волосы вокруг лысинки-тыквы казались одуванчиковым белым пухом. А лицо у него было гладким и добрым, с большими бараньими глазами.

– Все знаю, – сказал он, не оборачиваясь и не переставая обтачивать болванку. – Все слышал. Страшно недоволен. Всех накажу. А ты, Трофимыч, своих тоже накажи.

– Я там сам был, – сказал Порейко. – Знаю, кого наказывать.

– Зачем волнуешься, гипертонию подхватишь.

– Ты предупреди, Артем Давидович, – сказал Порейко, – ты предупреди Кирилла, чтобы он глупостей не делал. А я тебе хочу представить (он так и сказал: представить) моего нового человека, прибыл к нам из самой столицы, состоит моим личным водителем. Познакомься, Юрик, и проникнись уважением к единственному в наших краях «авторитету».

– Преувеличение. – Мастер Одуванчик обернулся ко мне. Он отложил болванку и вытирал ветошью пальцы. – «Авторитетов» в Меховске нет, а вот авторитетные люди имеются в наличии.

Он протянул мне руку.

Ладонь и пальцы были жесткими, как у человека, который занимается ручным – металлическим или каменным – трудом.

– Не могу без работы, – сказал Одуванчик. – Руки мои тянутся к труду. И вроде пенсия у меня хорошая, и квартира есть, а все продолжаю приносить пользу людям.

– Значит, договорились? – спросил Порейко.

– Что-то твой Юрик очень злой, это плохо, – сказал Одуванчик. – Людей надо любить, а не калечить.

– Александра в больнице, – ответил также коротко Порейко. – Люблю я Александру, жениться на ней собрался.

– Неужели Александру обидели? Значит, я был прав, когда рассердился на бездельников. Но за Александру они от меня вдвое получат. Так что иди, Трофимыч, гуляй, воспитывай своих молодых ветеранов. Нам с тобой делить нечего.

Мы вышли наружу. Тучи подобрались к самому солнцу. Воздух был тяжким, мокрым, парным.