— Это слепой, — сказал тот.

Кейн на минуту перестал водить своей картонкой над паззлом.

— Слепой, — повторил он почти с уважением. — Надо же! Слепой убийца. «Любовь, слепой убийца» — вроде была песенка с таким названием?

— Без понятия, — ответил Джозеф. — Не помню.

— Но объясните вы мне, — спросил беззаботно Кейн, — разумно ли нанимать слепого для розыска человека?

— Этот слепой — Рассел, — сообщил Джозеф.

— Не знаю такого. Один из ваших друзей?

— Ничего-то вы не знаете, — обронил Джозеф.

— Это святая правда: «я знаю все, я ничего не знаю...»

На верхушке лестницы показался третий человек, он подошел к ним, с трудом проложив себе путь среди мусора.

— Время! — объявил он.

Это был довольно высокий тощий субъект с усталым взглядом, в районе пятидесяти лет, как и первые двое. Он носил желтовато-зеленый костюм, желтовато-зеленую рубашку и желтые туфли. Звали его Тристано. Пройдя мимо них, он отшвырнул несколько вентиляторов и добрался до непонятного громоздкого сооружения, прикрытого тяжелым брезентом; сорвав одним взмахом этот чехол, он обнажил огромный передатчик, совсем новенький и сверкающий хромированными деталями; аппарат явно чувствовал себя неуютно среди окружающей помойки.

— Пора. Вы можете наладить мне эту штуку?

Байрон Кейн бросил свой паззл и, расположившись перед аппаратом, принялся нажимать кнопки, перемещать курсоры, регулировать потенциометры и проверять шкалы. Затем он прошелся по частотам, осторожно пробираясь по сложной, капризной дорожке длинных и коротких волн. Послышался треск, из динамика вырвались дрожащие свистки различных тональностей, пронзительные завывания, неразборчивые бормотания, обрывки национальных гимнов, морзянка, фрагменты — то начальные, то конечные — слов на английском, японском, арабском, выплески невнятной музыки, инфра- и ультразвуки, то и дело перебиваемые смутными голосами, доносившимися откуда-то издалека и находившимися на большом удалении друг от друга, — эдакие звуковые силуэты.

— Готово, — сказал Кейн, выделив наконец из этого хаоса одинокий голос, сухой и жужжащий, точно продукт синтеза; голос мерно и механически вел счет в обратном порядке.

— Девяносто шесть, — произнес этот синтетический голосовой инструмент, — девяносто пять...

— Есть новости о Гутмане? — спросил Тристано.

— Он все еще в Брисбене, — ответил Джозеф. — Набирает людей. Арбогаст сказал, что они вполне могут сделать попытку подобраться ближе, например высадиться на островах Феникс или на Маршалловых.

— Ну не будут же они набирать целую армию, — вмешался Кейн.

— Если они решатся напасть, армия им не понадобится, — ответил Джозеф.

— Семьдесят два, — произнес голос.

— Они боятся, — сказал Тристано. — Не знают, на какой мы стадии. Хотят сперва разведать ситуацию. Пока они будут думать, что проект «Престиж» завершен, они не двинутся с места. Знай они, что он все еще в работе, они уже через час пожаловали бы сюда.

— Но долго так продолжаться не может, — сказал Джозеф. — Если дело затянется, они в конце концов поймут, что им нечего бояться. И тогда в одно прекрасное утро жди высадки.

Тристано потеребил себя за ухо и задумался.

— Арбогаст как будто говорил о каком-то складе оружия.

— Да нет тут никакого склада, — сказал Джозеф.

— Мы уже все обшарили, островок-то крошечный. Он все еще ищет, но, по-моему, шансов ноль.

— Какой такой склад оружия? — спросил Кейн.

Тристано взглянул на него, но ничего не ответил.

— Тридцать три, — произнес голос.

— Как у вас, продвигается?

— Продвигается, но вы же знаете, что это непросто, — сказал Кейн.

— Откуда мне знать, — буркнул Тристано.

— Дело не всегда идет так быстро, как хотелось бы.

Они на минуту смолкли. Тристано прибавил звук и нагнулся к микрофону.

— А вы прибавьте скорость.

— Шестнадцать, — произнес голос.

— Я стараюсь как могу, — сказал Кейн.

— Теперь все зависит от вас.

— Знаю.

— Четыре, — произнес голос.

Тристано приложил палец к губам.

— Ноль, — произнес голос. — Xerox.

— Xerox, — ответил Тристано.

Звук слегка поплыл, мембрана громкоговорителя вздрогнула от потрескиваний, затем раздался другой голос, такой же синтетический, как первый, но другого тона, словно его создала другая машина.

— Alsthom Harmony Pennaroya, — произнес он. — Ferodo Pennaroya.

Тристано покривился.

— Bic Pennaroya, — ответил он. — Alsthom Bic Harmony. Ferodo Petrofina.

Голос на другом конце зазвучал настойчивее.

— Harmony Pennaroya, — отчеканил он. — Bic Petrofina, Harmony Ferodo, Xerox.

— Xerox, — сказал Тристано.

И выключил аппарат.

— Они недовольны, — расшифровал он, — они думали, что все уже на мази. Когда вы собираетесь кончить?

— Да он ни хрена не делает с утра до ночи, — возмущенно вскричал Джозеф, — ему на все плевать. Он целые дни развлекается со своим паззлом. Ему говорят про Рассела, а ему наплевать. Ему на все плевать.

— Но мне нужно время, — вяло запротестовал изобретатель, — некоторые реакции протекают крайне медленно, у них очень долгий цикл. А последний опыт истощил батарейки периферической системы, теперь нужно ждать, когда они перезарядятся. И у меня под рукой нет кое-чего из нужных материалов.

— Это ваши проблемы, — отрезал Тристано, — но советую поторапливаться. Когда вы закончите работу, нам нечего будет опасаться со стороны Гутмана. А насчет Рассела — не берите в голову, Карье пришлет нам людей. Все будет тип-топ. Задержка только за вами.

— Да я и не беру в голову, я совершенно не боюсь, — ответил Кейн, но в его голосе прозвучала легкая озабоченность: можно было подумать, что он все же чуточку побаивается.

На самом деле он совершенно не боялся, просто в этот момент он наконец отыскал главный фрагмент, позволивший ему закончить люстру из красной меди, свисавшую с потолка галереи в паззле, и ликовал по этому поводу.

Рене Карье был низкорослым пузатым человечком с грустным лицом и плешивой головой. В данный момент он рассеянно просматривал пятую главу социологического исследования Георга Зиммеля в первом издании 1908 года (издательство «Дункер и Гумблот»). Поскольку он слабо знал немецкий, его взгляд частенько застревал на незнакомых словах, зажигаясь при этом странным блеском, признаком интеллектуального усилия, словно он мысленно сдвигал крупный булыжник, мешавший ему идти дальше.

Услышав звонок в дверь, Рене Карье захлопнул книгу, заложив ее пальцем, приглушил радио, выбрался из кресла и пересек квартиру. Отворив дверь, он оказался лицом к лицу с Тео Селмером.

Тео Селмер, напротив, с самых юных лет выказывал необыкновенные способности к иностранным языкам. Упорно работая в этом направлении, он стал по достижении зрелого возраста переводчиком-синхронистом в ООН, где, сидя в тесном боксе, переводил одним то, что говорили другие. Для этого у него имелись: микрофон, блокнот и шлем с наушниками.

В Нью-Йорке Селмер вел спокойный, размеренный образ жизни; он мало с кем дружил и редко появлялся на людях. Время от времени он проводил несколько часов в тире Берковица, где для стрельбы из пистолета была переоборудована подземная стоянка. Там у него тоже был свой бокс — подобие длинного узкого коридорчика, в глубине которого возвышалась деревянная мишень в виде человеческой фигуры с красным кружком на месте сердца. В каждом боксе имелись вешалка, стенной шкафчик и высокий табурет, а еще шлем с плотными наушниками, который стрелки надевали, чтобы не оглохнуть. Селмер никогда им не пользовался.

Завсегдатаи тира брали оружие напрокат здесь же, в тире; его приносили могучие невозмутимые парни, облаченные в просторные желтые синтетические блузы с черным лейблом Berkowitz на спине, сделанным в стиле рекламы кока-колы. Они же снабжали стрелков пулями, неторопливо подправляли охрипшие револьверы и ружья, заменяли растерзанные мишени, вели наблюдение за шкафчиками, где некоторые клиенты прятали джин, и выводили прочь тех напившихся посетителей, которым иногда, к концу вечера, приходила в голову богатая мысль пострелять во все стороны.