— Разве вы не замечаете, Коленкур, что эти обстоятельства уже складываются? И подобный мне — вот он, полюбуйтесь, он лежит перед вами!

— Этот худой, плохо одетый несчастный?

— В его годы я тоже одевался отнюдь не изысканно и был весьма худощав, особенно после того, как был награжден проклятой чесоткой.

— И что же Вы еще находите в этом молодом человеке общего с собой, кроме худобы?

— Между прочим, он — лейтенант артиллерии, хотя в артиллерии ничего не понимает, да и не нужно им сегодня никакой артиллерии. У них появились другие штучки! Он пробовал публиковать кое-какие философские выкрутасы, я тоже этим баловался в молодости. Мне нравятся его замечания по поводу западного либерализма. Царство либерализма, ха-ха, и это когда на Земле столько голодных и озлобленных! Уже начато кровопускание, вопрос — каким оно будет, локальным или глобальным. Средневековые лекари все болезни лечили кровопусканием. Либералом можно быть в либеральном мире, в остальных же случаях большие батальоны всегда правы!

— Вы же сами сказали, что сейчас им не нужно никакой артиллерии. Следовательно, не нужно и батальонов.

— Да, я не думаю, что они — самоубийцы. Использовать те самые штучки они не решатся. Хотя однажды именно хваленые либералы сбросили пару таких игрушек на два восточных города! Этот так называемый либеральный мир задыхается в своих нечистотах, в своих выделениях. Вы подумайте — у них все построено на доносительстве. Если каждый из них не будет доносить на каждого — это «правовое» общество рухнет. Они все — истцы, ответчики и свидетели! Даже принимая человека на работу, они справляются у его соседей — не пьет ли он горькую, не слишком ли он любвеобилен?

— Ваше Величество, но они же живут по Вашему Кодексу!

— По моему Кодексу? Отчасти вы правы, Коленкур. Но я большее значение придавал равенству, а не свободе, которой я, надо признать, пренебрегал, вынужденно пренебрегал. Правда, вернувшись с Эльбы, я предложил либеральную программу, у которой тогда было немного шансов осуществиться. Вся штука состоит в том, чтобы знать, когда быть либералом, а когда диктатором, исходя из общей пользы. Сейчас же они слишком часто оказываются либералами, когда надо заряжать пушки, а порой вдруг проявляют непонятную жесткость, когда можно разойтись с миром. Все это — порядочный обман, дорогой генерал. Наш век не знал подобного лицемерия, которым отмечены их деяния. Они продолжают грызться, как волки. А от идеи всемирности все равно никуда не уйти!

— Устали от этой всемирности! Стоит кому-либо заговорить о всемирности, как всех одолевает тоска, зевать начинают. Есть, как Вы знаете, один проповедник всемирности, но его, видимо, скоро сомнут или отправят на пенсию.

— Вы о русском президенте? Непонятная страна, но меня все время так и тянет туда. Хочется прогуляться по Арбату, войти в Кремль. Непостижимо, непостижимо, мне казалось — еще года три, и всемирный союз народов станет реальностью!

— Под Вашим началом? Эта идея была обречена.

— Почему же обречена, когда к ней снова и снова возвращаются лучшие умы! А эта их Организация Объединенных Наций? Здесь, правда, больше формы, особенно это ясно, когда поглядишь на этих бездельников. Я же работал по двадцать часов в сутки!

— Но почему же Вы так ополчились на либерализм? Чем он Вам не угодил? У них теперь так много общего. Вот и объединенная Европа…

— Объединенная Европа! Есть что-то от пира во время чумы! Этот ваш либерализм не смог предотвратить новых войн. Вы видите — они уже начинаются! Передышка была не такой уж долгой. Все громче голоса о восстановлении какой-то там справедливости. Как будто бы не ясно, что сколько таких говорящих, столько будет и справедливостей! Только единая воля может обеспечить всеобщий мир!

— Что Вы задумали, Ваше Величество? Прошло меньше двухсот лет. Что указывает Вам, что нужно действовать именно теперь? А если случай не представится, что тогда? Оставайтесь призраком, будете наблюдать весь мир, а не маленький его клочок, впереди может быть столько интересного. Вы же сами говорили о тысячелетиях. Кроме того, не сочтите за эгоизм или излишнюю сентиментальность, но я не хочу находиться с Вами в разных мирах. Я был с Вами, хочу оставаться и дальше. Как удивительно было наше время!

— Да, вы правы, генерал. Сейчас они создали это тошнотворное, как сами его называют, «общество потребления» и счастливы тем, что накапливают капиталы за счет чужих несчастий. А эти несчастные ни о чем другом не мечтают, как занять место первых. А разве, скажите мне, Коленкур, умереть на поле Аустерлица или Ватерлоо — не лучший удел, чем всю жизнь прожить в тесном склепе проклятой бюрократической цивилизации?

— Император, я прошу Вас, не уходите от меня…

— Я чувствую сильное беспокойство! Я знаю, я помню, что должен это сделать. Я должен стать Императором Востока. Я был Императором всех французов, Королем Италии, Неаполя, Бельгии, Голландии, медиатором Швейцарии, протектором Рейнского Союза, Европа была у моих ног, но я не выполнил своей задачи. Если я упущу шанс теперь, боюсь, его уже не будет. Они уничтожат друг друга. Я дам им мир, но для этого я должен управлять событиями. Я не могу это делать, разгуливая призраком по Елисейским полям или по Арбату, где когда-то проходила моя конница. Я сделал выбор! Нельзя же все отдать на откуп безмозглым юристам-идеологам с этим их кличем: «Пусть рухнет мир, но торжествует юстиция!»

— Как Вы собираетесь это выполнять? У них же Конституции, законы, процедуры. Вы собираетесь все это послать к черту?

— Я знаю, что такое Конституция и что такое законы! Все это — человеческое творение, причем не лучшего свойства. Человек, бывает, создает нечто более прекрасное. Вы слышите звон колоколов? Как я люблю его!

— Но на этом свете живет множество президентов, маршалов, миллиардеров. Почему именно этот юноша? Только потому, что он худой, как Вы в то время, писал какие-то философские памфлеты и пребывает в чине лейтенанта артиллерии?

— …и добавьте к этому еще то, что занялся, как и я в молодости в Париже, неудачными денежными махинациями. Правда, я потерял только деньги, а он потерял жизнь. Между прочим, я пытался устроиться на службу к русской государыне и, слава Богу, неудачно. А он сделал неудачную попытку попасть на Запад. Видите, мы двигались встречными курсами, но без особого успеха! Но, что ни делается, все к лучшему! Президенты и миллиардеры, говорите? Пусть они занимаются своим делом! История знала их несчетное множество, но кто из них способен на великое? Этот же юноша притягивает меня! Но внимание, Коленкур. Сейчас здесь появится полиция. А дух юноши покинет тело. У него оставалось слишком мало сил, чтобы бороться. Я же неплохо отдохнул за почти полных два века! Солнце Аустерлица взойдет еще не раз!

— Что прикажете, Император?

— Влиять на события этого мира вы никак не можете, даже если бы я попросил вас хотя бы ускорить приход полицейских или сообщить супруге молодого человека хорошие вести. О Боже, у него потекла кровь!

Композитор лежал в той же позе, не шелохнувшись. Очки выпали у него из кармана и зарылись в снег.

— Пора, — произнес Император. — Прощайте, генерал!

— Храни Вас господь, Ваше Величество!

— Должен сказать, что я никогда в самом деле не верил в Бога, хотя и написал в завещании, что умираю в римской апостолической вере.

— Зачем Вам верить в какого-то Бога, если Вы сами — Бог!

Эпилог

Неделю спустя в поезд Варшава-Москва сел худощавый пассажир с белой спортивной сумкой. Он не разговаривал с попутчиками и с интересом смотрел на покрытые снегом ровные прямоугольные поля, ухоженные дома и хижины польских крестьян и на торговый люд у железнодорожных станций.

Шестнадцатого марта, то есть через полмесяца после несчастного воскресного дня, по адресу: «Варшава, отель Дом научителя, номер 313» пришло письмо из посольства Канады с приглашением нашего героя на собеседование. Письмо было на польском языке. Через некоторое время пришло еще одно письмо, на английском языке, того же содержания. Администраторы отеля не могли взять в толк, почему молодой человек, изводивший их вопросами о какой-то предполагаемой корреспонденции, теперь не является за этими аккуратными конвертами.