После осмотра «Нешилика» он надеялся вздохнуть посвободнее в Порте Радиум; впрочем, каждый раз, как человек вздыхал посвободнее в этих местах, из его уст вырывалось плотное и белое, как вата, облако пара, которое тут же разбивалось о ледяной мрамор воздуха. После того как Ангутреток и Напасеекадлак, получив благодарность и плату Феррера, отбыли в Тиктойяктук, ему самому пришлось томиться еще добрые две недели в этом городке, где все гостиничные услуги сводились к вышеописанной каморке, соседствующей с прачечной. Тот факт, что помещение это служило клубом и местом встреч, остался для Феррера неизвестным по той простой причине, что оно всегда пустовало, а управляющий был нем, как рыба. Возможно, он предпочитал тактику молчания, опасаясь неприятностей, ибо туристы крайне редко наведывались в эти забытые богом и людьми края: день здесь тянется бесконечно долго, развлечений — ноль, а погода всегда мерзкая. Поскольку, вдобавок, тут нет ни полиции, ни представителей власти, вполне можно заподозрить, что пришелец скрывается от правосудия. Ферреру пришлось расточить немало времени и долларов, улыбок и знаков, дабы усыпить наконец подозрительность управляющего.

Еще труднее было отыскать среди жителей Порта Радиум плотника, способного изготовить контейнеры для поездок с «Нешилика». Это было тем более сложно, что в здешних местах дерево практически отсутствует; то есть, его тут нет так же, как и всего остального; известно однако, что при наличии денег все возможно. Феррер познакомился с хозяином супермаркета, который согласился приспособить под груз крепкие ящики из-под телевизоров, холодильников и станков. Работа требовала много времени, и Ферреру пришлось терпеть. Притом терпеть, сидя у себя в комнатке, так как он боялся отойти от своих сокровищ и прямо-таки места себе не находил, долго не видя их. К тому же Порт Радиум и в самом деле не самое веселое местечко на земле, здесь мало что происходит, особенно по воскресеньям, когда скука, тишина и холод, сплетаясь воедино, достигают своего апогея.

Иногда он все же выходил прогуляться, но смотреть было не на что: великое множество собак, по три на каждого жителя городка, два десятка домишек веселеньких расцветок, с крышами из рифленого железа, да две шеренги жилых зданий окнами на порт. Ввиду низкой температуры Феррер все равно не мог гулять долго. Он быстренько пробегал по безлюдным улицам мимо этих домов с закругленными углами — видимо, для того, чтобы морозу не за что было зацепиться, — и шел к пристани, минуя желтое здание диспансера, зеленое — почты, красный супермаркет и голубой гараж, перед которым стояли рядком снегоходы. А у причала — опять же рядком — дожидались теплой погоды пришвартованные корабли. На берегу снег в основном стаял, но большая часть бухты все еще оставалась подо льдом, в котором был проложен только один узкий фарватер.

Однако среди всеобщего оцепенения ему случалось наблюдать и кое-какие признаки человеческой деятельности. Так, двое предусмотрительных аборигенов, пользуясь оттепелью, долбили ямы во временно рыхлой земле с целью захоронить в них родичей, которые умрут будущей зимой. Парочка других обложилась строительными полуфабрикатами и сооружала дом, руководствуясь при этом объяснительной видеокассетой; движок стрекотал, как пулемет, подавая электричество в видеомагнитофон, вынесенный на улицу. Трое детишек тащили в супермаркет пустые бутылки. В порту, где высилась старая церковь из железного листа, два серо-стальных «Зодиака», с пыхтением пробравшиеся по тесному фарватеру, высаживали на берег дюжину пассажиров, одетых в анораки и обутых в толстые сапоги. Ледяная корка в бухте начинала трескаться, расходясь широкими пластинами простых очертаний, напоминавшими части детской мозаики, а на горизонте, сверкая под бледным солнцем, величаво проплывали сотни айсбергов — больших и поменьше. Возвращаясь домой, Феррер вновь увидел двух домостроителей. Они сделали перерыв в работе и, видимо, для разнообразия, заменили строительную кассету другой, скорее порнографического характера, которую смотрели стоя и молча, с серьезными вдумчивыми лицами.

В первые дни Феррер ел в одиночестве у себя в комнате и общался, вернее, пытался общаться, с одним только управляющим. Но беседы с этим последним, даже когда подозрения его улеглись, были малоинтересны. И потом объясняться только жестами весьма утомительно. Во время коротких прогулок Феррера местные жители всегда отвечали ему улыбкой на улыбку, но тем все и кончалось. И лишь за два дня до отъезда, когда Феррер попытался разглядеть сквозь мутное окно внутренность одного из домов, он заметил в глубине помещения молодую девушку, которая улыбнулась ему, как и все прочие. И, как всем прочим, он ответил ей улыбкой, но на сей раз в дело вмешались родители девушки. Они явно скучали и радостно пригласили его войти и выпить с ними за компанию; для охлаждения виски девушку послали отколоть кусочек льда от ближайшего айсберга; потом все они здорово выпили, изъясняясь на плохом английском, а потом его оставили пообедать и угостили тюленьим муссом и китовыми бифштексами. Но сперва ему показали дом — прекрасно утепленный, с телефоном и телевизором, большой печью и современной кухней, обставленный дешевой мебелью светлого дерева, популярной на севере, но нередко встречающейся даже и в парижских предместьях.

Так Феррер свел знакомство с семейством Апутьяржук. Сидя за столом, он долго пытался выяснить профессию отца девушки, пока не понял, что никакой профессии у того нет. Отец получал пособие и предпочитал охоту на тюленей и свежий воздух сидению в тесной конторе, работе на большом заводе или плаванью на крупном судне. Даже рыбная ловля в глазах этого человека выглядела тяжким, непосильным трудом; одна только тюленья охота — единственный настоящий спорт! — доставляла ему истинное удовольствие. Феррер, по примеру своих хозяев, произнес тост; все с радостью выпили за успешную охоту на тюленей, с восторгом — за здоровье охотников на тюленей, с энтузиазмом — за здоровье тюленей вообще, и очень скоро алкоголь так вскружил всем им головы, что Феррера пригласили провести ночь там, где он пожелает, например, в спальне молодой девушки — никаких проблем! — а завтра они расскажут друг другу, что видели во сне, как это водится в здешних краях, где все члены семьи каждое утро рассказывают свои сны. Ферреру пришлось сделать над собой величайшее усилие, чтобы отказаться: лампы светили так уютно, из приемника лился голос Тони Беннетта, печка тихонько гудела, согревая дом, все были веселы, молодая девушка нежно улыбалась ему… ах, уж этот Порт Радиум!

Итак, после визита к Палтусу Баумгартнер вернулся домой на метро — разумеется, выбрав там приставное сиденье; с тех пор прошла целая неделя. Жилище Баумгартнера находится недалеко от улицы Микеланджело, на бульваре Экзельманса, во дворе отвратительного с виду здания; там среди большого сада, примыкающего к задам посольства Вьетнама, мирно ветшают три виллы постройки тридцатых годов.

Трудно представить себе, насколько красив при взгляде изнутри XVI округ города Парижа. В глазах стороннего наблюдателя он выглядит скорее унылым, но это далеко не так. Задуманные как укрепления или маскировка, эти строгие бульвары и мрачные улицы застроены удивительно приветливыми уютными домами. Одна из хитрых целей здешних богачей — внушить другим людям, что они ужас как скучают в своих кварталах, прямо так и хочется пожалеть бедняжек и посочувствовать их богатству, словно оно — проклятие, обрекающее этих несчастных на безрадостную жизнь. Ну еще бы! Не вздумайте попасться на эту удочку!

На верхнем этаже одной из упомянутых трех вилл Баумгартнер снимает просторную и очень дорогую студию. Лестница, ведущая туда, окрашена в темно-зеленый, почти черный цвет. Что же до самого помещения, то его стены облицованы коричневым мрамором, камин — белым с прожилками, а на потолке устроено скрытое освещение. Длинные, почти пустые полки, длинный стол, прикрытый грязной скатеркой, длинное канапе в синем чехле. Комната настолько велика, что даже огромный «Бехштейн», стоящий в углу, не загромождает ее, а огромный телевизор в другом углу смотрится, как крошечный иллюминатор. Ни одного лишнего предмета обстановки, зато просторный стенной шкаф до отказа набит одеждой, явно только что купленной. Высокие окна смотрят в сад с акациями, гвоздиками, плющом и гравием на дорожках, ведущих к газону с узеньким бортиком, где неохотно произрастают какие-то травы, в основном сорные, а среди них желтеет одуванчик.