Вот уже год, как мы познакомились с Феррером, но все еще не удосужились описать его с физической стороны. Впрочем, нынешняя коллизия не располагает к долгим рассуждениям, а потому будем кратки: это довольно высокий пятидесятилетний брюнет с зелеными, а иногда и серыми глазами, недурной наружности; добавим, что, невзирая на его сердечные проблемы всех видов и отнюдь не богатырскую мускулатуру, он способен действовать с удесятеренной силой, стоит ему занервничать. Что и произошло в данном конкретном случае.

«Говнюк поганый! — продолжал он браниться, вцепившись мертвой хваткой в горло Делаэ. — Чертов жулик, чтоб ты сдох!» По мосту мчались машины, внизу прошло рыбачье судно с потушенными огнями, четыре пешехода проскользнули мимо, игнорируя их потасовку, — никто не остановился, хотя она явно грозила окончиться скверно. «Нет… — хрипел Делаэ, — прошу вас… не надо!» — «Молчи, мерзавец, молчи! — свирепо кричал Феррер, — или я тебе всю морду расквашу!» Делаэ уже бился в конвульсиях, и Феррер почувствовал замирающую пульсацию его сонной артерии так же отчетливо, как биение собственного сердца, несколькими месяцами раньше, во время эхограммы. «Господи Боже мой, — недоумевал он, — да что это со мной такое, почему я сегодня ругаюсь, как извозчик?»

Далее жизнь Феррера потечет за отсутствием происшествий в обычном порядке. Сначала он потратит целый день на обратную дорогу, решив ехать до Парижа без спешки. Он проведет несколько часов в Ангулеме, сделав большой крюк не с какой-либо специальной туристической целью, а просто, чтобы пообедать, поразмыслить и составить планы на будущее. В машине за неимением специального регулятора приходилось чуть ли не каждые сто километров настраивать радиоприемник на нужную волну. Впрочем, Феррера это не очень заботило, он едва слушал музыку, она служила ему лишь фоном для прокручивания событий последних двадцати часов.

С Делаэ все обошлось на удивление легко. После нескольких минут бешенства Феррер пришел в себя, и они начали торговаться. Перепуганный Делаэ осознал, что дела его крайне плохи. Возлагая большие надежды на подпольную торговлю сокровищами и огромные барыши, он в несколько месяцев просадил все свои сбережения на дорогую одежду, роскошные гостиницы и теперь остался буквально без гроша. Появление Феррера сокрушило все его планы. Слегка остыв, Феррер затащил Делаэ в какой-то бар старого города, чтобы предложить сделку. Там они более или менее спокойно обсудили ситуацию, и Феррер снова начал обращаться к своему бывшему консультанту на «вы».

Теперь за неимением лучшего Делаэ смиренно просил лишь об одном: навсегда оставить за ним новое имя — Баумгартнер, для обретения которого ему пришлось немало похлопотать и заплатить, — фальшивые документы стоят дорого, и обратного хода уже не было; что ж, Феррер не возражал. Но Делаэ все же попытался урвать свою долю: он назовет местонахождение сокровищ только за энную сумму. Феррер счел его требование идиотским; тем не менее он доставил себе удовольствие поторговаться и в конце концов согласился выплатить тому меньше трети названной суммы, что позволило бы Делаэ некоторое время прожить за границей, по возможности, в стране со слабой валютой. Делаэ выбирать не приходилось, он был согласен на все. В конце концов компаньоны расстались без взаимной ненависти, и к вечеру Феррер прибыл в Париж.

На следующий день первой его заботой стала поездка в Шарантон, где он, следуя указаниям своего бывшего консультанта, отыскал спрятанные сокровища, которые тут же переправил в сейф банка и должным образом застраховал. Уладив это, он отправился к Жан-Филиппу Реймону, чтобы забрать у него акт экспертизы; едва ступив на порог, Феррер столкнулся с Соней. Она ничуть не изменилась, при ней были все те же «Бенсон» и «Эриксон», которые автоматически вызвали в памяти у Феррера третий ее атрибут — Бэбифон. Соня встретила его вполне индифферентным взглядом, но стоило им оказаться наедине в коридоре, ведущем в кабинет Реймона, как она осыпала его едкими упреками за то, что он ни разу не позвонил ей. Поскольку Феррер игнорировал эти упреки, Соня перешла к приглушенным оскорблениям, и Ферреру пришлось спасаться бегством в туалет. Но она настигла его там и бросилась к нему в объятия с криком: «О, возьми, возьми же меня!» Феррер стойко оборонялся, втолковывая ей, что сейчас не место и не время для любовных утех, но Соня разъярилась вконец, начала царапаться, кусаться, а затем, напрочь позабыв о приличиях, бухнулась на колени и попыталась расстегнуть ему брюки, приговаривая: «Ладно, ладно, не строй из себя святую невинность, ты прекрасно знаешь, чего я хочу!» Феррер однако, сам не зная почему, продолжал стоять на своем. Наконец ему удалось слегка утихомирить Соню с ее разнообразными приемами обольщения, и он вышел из этой схватки невредимым, правда, со смешанными чувствами. К счастью, немного позже, вернувшись в галерею, он с удовольствием констатировал, что в его отсутствие дела опять пошли на лад, бизнес как будто начал вновь набирать обороты, хотя, нужно сказать, Феррер до самого вечера так и не смог сосредоточиться на серьезном.

Соня, конечно, не решала его проблему, но, как уже известно, Ферреру трудно было обходиться без женщин, и на второй же день после своего возвращения он сделал попытку возобновить прежние амурные дела. Среди них были и перспективные знакомства, и бесперспективный флирт, и близкие связи — завершенные, незавершенные, оборванные или представлявшие какой-то интерес. Увы, ни одна из его попыток не увенчалась успехом. Особы, которые могли бы воспламенить его сердце, были теперь недосягаемы, живя либо в другом месте, либо с другими партнерами. Остальные же, не столь соблазнительные, казались доступнее, но тут уж он сам не испытывал энтузиазма.

Разумеется, оставалась еще Элен, но Феррер никак не мог решиться возобновить с нею отношения. Он не видал ее с того самого дня, как она пришла к нему накрашенной, а он умчался в Испанию, и до сих пор не мог понять, как с ней обращаться и что думать. Элен была одновременно и слишком далекой и близкой, готовой на все, и холодной, непроницаемой и понятной, и Феррера отнюдь не прельщала мысль взять приступом эту неведомую вершину. Однако он все же позвонил ей, но даже и тут не смог добиться встречи раньше, чем через неделю. По прошествии этой недели, в течение которой он трижды решал отменить свидание, оно состоялось и состоялось в печально известных банальных традициях, а именно, партнеры поужинали и легли в постель; то, что произошло дальше, нельзя назвать большим успехом, но дело было сделано. Потом оно было сделано вторично, и на сей раз удалось куда лучше; тогда они стали повторять его еще и еще, пока не стало совсем хорошо; между объятиями им удавалось и побеседовать, теперь уже довольно непринужденно, и даже посмеяться; в общем, можно сказать, процесс пошел, да-да, он явно пошел.

А коли так, нечего и нам тянуть резину, ускорим наше повествование. В следующие недели Элен проводит все больше времени на Амстердамской улице и все чаще заглядывает в галерею. Вскоре у нее появляется дубликат ключей от квартиры Феррера; вскоре этот последний не продлевает контракт Элизабет, которую, естественно, вскоре сменяет Элен, получив при этом и дубликат ключей от галереи, отданные Ферреру Сюзанной возле Дворца Правосудия.

Элен довольно быстро обучается новому ремеслу. Она прекрасно владеет искусством сглаживать острые углы, и Феррер доверяет ей — правда, для начала на условиях половинной оплаты — большую часть контактов с художниками. Так, например, она должна внимательно следить за продвижением работы Спонтини, поднимать дух Гурделя и умерять претензии Мартынова. Все это тем более кстати, что сам Феррер с головой ушел в торговлю своими северными древностями.

Очень скоро и как-то незаметно (так что не стоит об этом долго говорить), Элен переехала на Амстердамскую улицу, а поскольку дела в галерее шли все лучше и лучше, начала работать там полный день. Кажется, все художники, особенно Мартынов, предпочитают иметь дело с ней, а не с Феррером: она спокойнее, тоньше и проницательнее, чем он; впрочем, она отчитывается ему в делах каждый вечер на Амстердамской улице. И, хотя они не говорят о своих дальнейших планах, их отношения весьма напоминают жизнь супружеской пары. По утрам они сидят рядышком, она за чаем, он за кофе, подсчитывая доходы от продаж и расходы на рекламу, обсуждая сроки изготовления экспонатов и обменные операции с заграницей и окончательно приходя к выводу, что затраты на скульпторов себя не окупают.