— Это называется шарж, — сказал Фёдор Тимофеевич. — Дружеский, разумеется. Посмотрите, всего несколько линий. И если строго разобраться, от настоящего живого Миши тут ничего нет. И всё-таки похож. Потому что схвачено нечто главное, характерное для Михаила. А вот если бы мы с ним, не дай бог, были врагами, я бы уже нарисовал не такой, совсем другой шарж. Злой, обидный. И тем не менее, все бы признали в нём Мишу. Значит, для художника важно не фотографическое, зеркальное сходство, а важна идея. Важно то, что он хочет выразить своим рисунком. Каким видится ему человек, которого он рисует. И я так полагаю, Дмитрий, что ты именно и сумел увидеть не внешнее, физическое сходство (его, кстати говоря, может и нет), а то внутреннее, духовное родство, которое, выходит, существует между вашей учительницей и портретом герцогини. Одним словом, ты разглядел идею. А это замечательно. И ты просто молодец. Ещё добавлю, что с учительницей вам, определённо, повезло. Она, видимо, человек красивый. Внутренне красивый. Я вот её никогда не видел, не разговаривал, а теперь имею о ней представление. И весьма приятное.

Мы стали прощаться.

Фёдор Тимофеевич проводил нас до двери и, пожимая нам руки, сказал:

— А тебя, Дима, я по-другому нарисую. Совершенно по-другому.

— Почему? — удивился я. — Ведь хорошо получилось.

— Нет, милый, плохо. А вот теперь, когда я тебя немного узнал, я сделаю как надо. У меня появилась идея. Понимаешь, идея. Теперь я точно знаю, чего хочу.

И тут Мишка не удержался и спросил:

— Фёдор Тимофеевич, нет ли у вас случайно старого, ненужного плаща «болонья».

— Нет, сосед, такого не имею. Роба брезентовая есть. Ещё с тех пор осталась, как я кильку ловил. Не надо?

— Нет, спасибо. Нам, понимаете, «болонья» нужна. Мы дельтаплан делаем, а парус из «болоньи» хотим сшить.

— А, дельтаплан. Знаю такую штуку. Кстати говоря, в книжке, для которой я рисунки делаю, пацаны тоже какой-то ковёр-самолёт мастерят. Ну, будете над моим чердаком пролетать, посвистите мне. А то и залететь можете. У меня окно большое. Буду теперь держать его открытым.

Хорошая вещь — энциклопедия. Про всё на свете там написано. Хочешь ты, к примеру, узнать, кто такой был Дельбрюк. Пожалуйста. Дельбрюк — немецкий военный историк. К тому же и ещё два Дельбрюка есть. Один лингвист, другой физик. Или вот нужно тебе, к примеру, выяснить, что такое декстрины. Оказывается, это промежуточные продукты ферментивного гидролиза полисахаридов. Всё просто и ясно. Вот только про дельтапланы в энциклопедии не написано ничего.

Не успели, наверное, ещё.

Зазвонил телефон. Мама сняла трубку.

— А, Верочка! Добрый день. Дома, дома. Сейчас позову. Дима, тебя.

Я закрыл энциклопедию, не спеша поставил её на полку и зашаркал к телефону.

— Ну что ты, как сонная муха, — недовольно сказала мама. — Вера ждёт.

Я взял трубку.

— Дима, — услышал я Верин голос, — ты сейчас чего делаешь?

— С тобой говорю, — сказал я.

— Это понятно. Но ты не занят? Можешь ты прямо сейчас зайти ко мне? И захвати своего друга.

— А что случилось?

— Всё узнаете, когда придёте. Жду. — И она повесила трубку.

— Мам, я ухожу, — сказал я.

— Иди, иди, — с готовностью согласилась мама. — Только, мне кажется, не плохо бы сменить рубашку.

Но я успел вовремя выскользнуть за дверь.

Кое-как я объяснил Мишке, куда мы идём. Мишка ничего не понял, но одеваться стал.

Вера проводила нас в комнату и церемонно усадила на диван.

— Ну, мальчики, у меня для вас сюрприз, — сказала она. — Прошу закрыть глаза.

— А рот открывать? — спросил я.

— Не обязательно.

Но через минуту мы с Мишкой и вправду рты разинули. От удивления. Вера вынесла из прихожей большую спортивную сумку, открыла застёжку и, как фокусник, начала выкидывать оттуда плащи из заветного материала «болонья»!

— Восемь штук, — сказала она. — Можете пересчитать.

— Вот это да! — сказал Мишка. — «В мире иллюзий», честное слово.

— Но как это тебе удалось?! — спросил я.

— Очень просто, — ответила Вера. — Я взяла и сказала ребятам из своего класса, что пионеры соседней школы делают важное и полезное дело — строят дирижабль.

— Да не дирижабль, — сказал Мишка, — а дельтаплан.

— Ну, я оговорилась. Но это неважно. Да, кстати, один из этих плащей мне дядя Гриша дал. Но с условием — он сказал, чтобы мы обязательно полетали над его будкой. А потом приходили бы к нему на пироги.

— Что за вопрос, — сказал я. — Обязательно полетим. А сейчас начнём кроить наш парус. Вера, доставай ножницы.

Вера принесла ножницы, и работа закипела. Эх, весёлое это дело — стричь плащи! Вскоре вся комната была усеяна рукавами, воротниками, карманами и пуговицами. Когда всё лишнее было отстрижено, я сказал:

— Так. Теперь надо решить, как мы будем куски соединять.

— Я знаю, — сказал Мишка. — Горячим утюгом. Это же синтетика. Спаяется что надо.

Для пробы мы выбрали несколько обрезков, Вера включила электрический утюг, и мы принялись спаивать куски. Но куски спаиваться не хотели.

— У этого утюга мал температурный режим, — авторитетно заявил Мишка.

— Точно, — сказал я. — Калёным железом нужно попробовать. Вера, дай, пожалуйста, какое-нибудь железо.

Но единственное, что смогла она предложить, была столовая ложка.

— Сойдёт, — сказал я. — Включай газ.

Мы раскалили ложку докрасна и прижали к материи. Но «болонья» моментально расползлась, как масло на горячей сковородке. А на полу образовалось чёрное пятно.

— Нет уж, мальчики, — сказала Вера. — Я лучше всё сошью. У нас ведь швейная машина есть, и стричь я умею. А вы всё остальное готовьте. То, что у вас железное.

— Идёт, — сказал я. — Мы тогда с Мишкой сейчас в гараж идём. Там у нас все детали хранятся. А ты действуй.

На другой день я снова зашёл к Вере, узнать, как продвигается работа. Вера сидела за швейной машинкой.

— Ты знаешь, Дима, я кое-что придумала, — сказала она. — Смотри, тут есть плащи разного цвета: зелёные, синие, коричневые. Можно ведь не просто их сшить, а так по цвету подобрать, что красиво будет. Что-то вроде орнамента. А так какое-то лоскутное одеяло получится.

— Попробуй, конечно, — сказал я. — Идея отличная.

Дома мама затаённо спросила:

— У Верочки был?

— Ага, — сказал я.

— Она тебе что-нибудь сыграла?

— Да, — сказал я. — Ещё как играла. А я пел.

Да, забыл сказать. Папа у меня автолюбитель. У него и гараж есть. А машина называется «Даймлер-Бенц» тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения. Папа её очень любит и называет «моя ровесница». До этого у него «Москвич» был самого первого выпуска. На нём мы даже несколько раз ездили. На «Бенце» мы не ездили ни разу. Папа купил его частями. Нет, деньги он уплатил все сразу, а вот машина была разобрана на части. И вот папа уже, наверное, год упорно пытается её собрать. «Главное, — говорит он, — это иметь гараж. А с гаражом можно и вертолёт собрать». А гараж у папы просто чудо. Чего там только нет! Он буквально начинён всякими полезными железными предметами. Тут есть и огромные слесарные тиски, молотки и кувалды, наковальня, которую могут сдвинуть с места только трое взрослых мужчин, тяжёлые ломы и лёгкие сапёрные лопатки; есть тут электроточило, таль для подъёма машины, небольшой сверлильный станок и даже компрессор. В углу лежит несколько тяжёлых железнодорожных рельсов, покрашенных красным суриком. Когда я однажды спросил у папы, зачем ему рельсы, он ответил: «Металл хороший. Чугун. Может пригодиться».