Дмитрий Митяев через месяц после событий нарисовал три картины, посвящённых бою с гаргульями. На картинах невозможно было различить ни одного целого объекта — они представляли собой калейдоскоп из отдельных небольших картинок. Оскаленные морды гаргулий, раненые студенты, горящие избы, изломанные пятна цвета ночного неба… Картины настолько точно передавали атмосферу памятной ночи, что Александр подумал, что точнее не смог бы выразить ни фоторепортаж, ни художественный фильм. Ощущения жути и изломанного пространства — да какое там, ощущение изломанной жизни, они передавали слишком хорошо. Картины повесили перед входом в столовую, для всеобщего обозрения. Несколько человек из числа первокурсников, из тех, кто участвовал в бою, при взгляде на них сразу потеряли сознание.

На следующий день картины сняли. Профессор Марадей выкупил у Митяя картины от имени Университета и повесил в дальнем углу военной кафедры. Сказал, что будет посылать смотреть на них тех студентов, которые будут слишком легкомысленно относиться к учёбе.

Студентов, которые отказались отправляться на борьбу с гаргульями, из университета не исключили. Но мерзавец Скоробогатов оказался частично прав — руководство университета заявило, что те, кто по внутреннему настрою не склонен к активной и бескорыстной помощи человечеству, не имеют права получать опасные знания, и потому эти студенты получат только частичное обучение, а после третьего курса будут направлены в немаговские организации для внедрения.

Александр Веселов сидел в учебной пещере и пытался учиться. Это было почти невозможно, поскольку за соседним столом советские немаги строили планы построения совершенного общества. Обсуждение было очень горячим. Жар обсуждения брал начало от фразы профессора Сазоновой, которую та бросила на очередном занятии в ответ на реплику о диктатуре пролетариата. На этом занятии профессор Сазонова спокойно заявила: "Диктатура пролетариата невозможна, во всяком случае, длительное время". Выходцы из СССР начали вопить и возмущаться, но Наталья Васильевна только улыбалась, а затем привела совершенно сокрушительные аргументы.

— Выходцы из рабочих, как правило, недостаточно образованы, чтобы удержаться на государственных постах, и в итоге их места занимают либо пронырливые мошенники из числа старых служащих, либо особо жадные представители из класса рабочих. И в том, и в другом случае это заканчивается воровством и развалом государства. Этим процессам могла бы противостоять выборная власть в союзе с властью традиций, но коммунисты принципиально отвергли и то, и другое. Поэтому СССР стремительно коррумпирует и через несколько десятков лет перестанет быть государством. В настоящий момент эти тенденции сдерживаются несколькими принципиальными людьми в Москве, но они не вечны. После их смерти разрушительные процессы не будет сдерживать ничто. Вот несколько примеров из хозяйственной жизни СССР…

После этого профессор Сазонова начала приводить факты, из которых становилось ясным, что с экономикой у СССР вскоре будут очень большие проблемы. Но окончательно профессор добила советских студентов тем, что Маркс, оказывается, всё это предсказывал и для предотвращения такой коррупции требовал полной уравниловки в доходах. Советские студенты замолчали, но после занятий помчались в библиотеку, штудировать Маркса. Оказалось, что да: предсказывал.

Расстроенные Соколов, Майоров и Шигарев всё время после занятий посвятили диспуту о том, что делать с коммунизмом и как организовывать совершенное общество.

— Вот смотри, мы думаем о власти как об органе, который должен принуждать "неправильный" народ к добру, — говорил Майоров, — а что, если власти продемонстрировать смирение и не побеждать народ, а побеждаться им и таким образом добиваться своей цели? Что, если и правда предоставить людям право голосовать и избирать начальство?

— А как же диктатура пролетариата? Вдруг люди примут неправильное решение, и к власти придут мелкобуржуазные элементы? — засомневался Шигарев.

— Ну, люди имеют право сделать ошибку и получить свой опыт на базе своих ошибок, — сказал Майоров, — а потом, невыборные власти тоже могут ошибаться. Зато будет опыт…

— А откуда ты знаешь про смирение? — удивился Веселов, мысленно ставя крест на планах сделать задание.

— В христианских книжках прочитал, в тех, что нам задавали, — ответил Майоров, — знаешь, есть такая книжка, "Лествица" отца Иоанна, очень впечатляет. Сначала отказ от гнева, потом трезвение, потом смирение, потом смиренномудрие, потом безмолвие и безмолвная молитва…

— Выборные власти всякие тираны и деспоты научились покупать ещё до возникновения Древнего Рима, — вставила свое слово Наталья Дубровская, которая страдала над своим заданием в соседней полупещере и слышала все диалоги, — выборные системы сами по себе ничего не дают, это и вся история Древнего Рима подтверждает. Я знаю, я к поступлению в исторический готовилась.

Майоров немного помолчал.

— Слушате, какая идея мне вдруг в голову пришла. Когда мы думаем об устройстве государства, мы ищем универсальное решение, единое на все времена. Когда коммунисты двигали свою теорию, у них главной привлекающей идеей была мировая революция. Бах! — и всё готово, одним махом, и больше ни о чем можно не думать. Тот же дух у Гитлера — убьём всех недочеловеков, и дело в шляпе, как будто на них коррупция потом действовать не будет. А ведь универсальное решение, единое на все времена — это не очень реально и не очень правильно. Правильнее, пожалуй, было бы говорить, что человек должен восходить от одной ступени совершенства к другой, с детальной проработкой всех нюансов дела на каждой ступени, со смирением перед Богом и обстоятельствами. А мы всё стремимся сломать проблему "одним махом", — сказал Валька Соколов.

— Такую идею тяжело будет пропагандировать, — подумав, ответил Шигарев, — никакой легкости в жизни, понимаешь. А потом, что всё-таки делать с государственным устройством?

— Не знаю. Но думать о нём только как о механизме — это очень поверхностно. Надо изучать и изменять мотивацию деятельности людей. А про то, что идею отрицания "универсального решения" будет тяжело пропагандировать, ты зря. Она… более настоящая, что ли. Не надо считать немагов такими уж тупыми. Народ, он правду даже когда не понимает, нутром чует, — поддержал Соколова Майоров.

— Ох, ну ты прямо как Сазонова… давай лучше математику делать.

— Неверные всегда всё будут делать неправильно и себе во вред! — авторитетно заявил Махмуд Худжвири, заходя в пещеру. Он кого-то искал и слышал последние слова Майорова, — Знаешь, как сказал поэт? "Хорошо тому, у кого нет за душой ничего, кроме печали. Но ещё лучше тому, кто обходится и без этого". Мирза Галиб звали, великий человек был. А вы со своими повышениями производительности труда и электрификациями всё стремитесь к тому, что никогда не достижимо.

Майоров вспыхнул.

— У нас всё делается для блага народа. И кое-что получается. А вся эта ваша религия с мистицизмом — это каша из страха и невежества, опиум для народа, особенно ваше мусульманство!

— Алла акба! — воскликнул рассерженный Махмуд, его рука почти непроизвольно описала дугу и отвесила Майорову увесистую пощёчину. Махмуд забыл, что имеет дело с фронтовиком. Василий без долгих раздумий заехал ему в скулу. На несчастье дерущихся, по коридору проходил профессор Пащин. Энтузиасты были немедленно доставлены к ректору.

Что им там говорили, осталось загадкой, но трёпку, судя по всему, они получили весьма серьёзную, поскольку впоследствии никогда не ссорились и довольно успешно работали вместе. После беседы с ректором Василий Майоров перестал насмехаться над религией и начал выспрашивать у Веселова всё, что тот знал о христианстве. Узнал он немного: знания Александра о религии заканчивалась на воспоминаниях о рождественских ёлках да немногих поучениях бабушки по маме.