Монах придвинулся ближе, хотел было взять её за руку, но взгляд его упал на служанку, неподвижно прижавшуюся в нише окна. Он резко выпрямился и, не оглядываясь, вышел.

Неслышно ступая босыми ногами, служанка подошла и остановилась около колыбельки: слабый писк раздался из-под шёлкового одеяльца. Уильфрида наклонилась и взяла на руки крошечное спелёнутое тельце.

— Госпожа, — тихо окликнула она, — маленького пора кормить. — И осторожно положила ребёнка на подушку около головы матери.

Голодный ребёнок закричал громче. В ту же минуту Элеонора будто очнулась, схватила его на руки и молча прижала к груди, покрывая поцелуями. Уильфрида стояла в ногах кровати. Она тихо плакала.

А в это время отец Родульф, едва не сломав шею, бежал по крутой и тёмной лестнице, перескакивая через несколько ступенек сразу, чтобы дать выход душившему его волнению. Перед дверью в нижний зал он остановился передохнуть и оправить одежду, приняв достойный случая и своего сана вид.

В большом зале было дымно от светильников из говяжьего жира и свечей, все эти коптящие мерцающие огни, множась, отражались на блестящих щитах, мечах и прочих предметах вооружения, которыми были увешаны стены, вперемежку с рогами и звериными головами — трофеями охоты.

Хозяин замка, мрачный, но уже спокойный с виду, сидел в дубовом кресле, крытом кожей с медными головками гвоздей. На высокой спинке кресла был вырезан знаменитый герб графов Гентингдонских: сокол на звёздном небе. В лапах он сжимал ленту, а на ней прихотливыми старинными буквами вилась надпись: «Ни страха в сердце, ни пощады врагу». Вокруг кресла толпились гости, протрезвевшие при звуке рога королевского посланца.

Герольд, высокий, статный, в шлеме с поднятым забралом и длинной кольчуге, вошёл, держа в руке серебряный рог — знак достоинства посла.

— Всемилостивейший государь наш — король английский Генрих Второй, — начал он ясным твёрдым голосом, как хорошо заученный урок, — заблагорассудил учинить войну с безбожными ирландцами — многих гнусных пороков их ради, а также для освобождения пленных англичан, которые у них в беззаконном рабстве томятся. А потому повелевает наш всемилостивейший король всем своим верным подданным собираться и приходить к нему, одетыми и вооружёнными, как то подобает каждому, а так же с должным количеством фригольдеров[3], одетых и вооружённых, как им подобает.

Граф Гентингдонский внимал послу, опустившись на одно колено и почтительно склонив голову.

— Слушаю и выполняю приказание нашего всемилостивейшего государя! — громко отчеканил он и, обернувшись к слугам, добавил, вставая: — Вина и яств высокому гостю. А ты, Бертрам, распорядись: завтра к полудню мы выступаем.

Оруженосец графа почтительно поклонился и вышел. Но гонец отказался от еды.

— Мне дан строгий наказ, — сказал он, — не останавливаться нигде, пока не оповещу всех рыцарей в окрестностях города Стаффорда. К барону Локслей лежит мой путь и к рыцарю Гью Гисбурну.

— Барон Локслей, отец моей жены, — мой гость, — сказал хозяин, указывая на румяного человека с длинными седыми волосами, падавшими на широкие плечи. — И все прочие рыцари из окрестностей Стаффорда также здесь, слышат тебя и рады выполнить королевский указ. А потому не спорь, благородный посол, отдохни и выпей с нами последнюю чашу, ибо завтра с самого утра все гости разъедутся по домам — готовиться к походу. Но если хочешь ты ехать к безбожному Гью Гисбурну, послушайся совета знающих людей: дорога к нему темна и небезопасна даже для королевского гонца. Завтра утром я дам тебе троих людей на добрых конях и вы отвезёте ему королевский указ.

С ребёнком на руках стояла госпожа Элеонора у узкого окна и смотрела, как многочисленные ряды копейщиков, составленные главным образом из фригольдеров, выстроились на дворе. Сэр Уильям Фицус, сверкая доспехами и бронёй на сильном вороном жеребце объезжал ряды, отдавая последние распоряжения. Элеонора думала о том, что внизу, под стенами замка, стоит толпа жён и детей, отцы и мужья которых сейчас выступят со двора — завоёвывать королю ненужную им самим Ирландию. Только кровь и битвы радуют её мужа, как сокола на фамильном гербе. Но многим из тех, кого он собрал в поход, милы их семьи и их пашни, однако вот они стоят, покорные графу, готовые оставить всё и всех. Справедливо ли это?

— Господи, господи, — прошептала Элеонора и прижала руки к груди. — Откуда у меня эти мысли? Может, я и правда недостойна быть женой и матерью рыцаря? Дай мне поверить, что настоящий рыцарь должен для твоей славы и радости вечно проливать чью-то кровь. И что прочие люди созданы иначе, чем мы, — на мгновение задумалась, договорила тише: — И что ты при этом благ и милостив…

Затуманившимися глазами она увидела, как со скрежетом опустился на цепях большой подъёмный мост, услышала топот коней и мерный шаг копейщиков. Развевающиеся перья на шлеме её мужа мелькнули и исчезли за воротами… Стоявшая за спиной Элеоноры служанка Уильфрида едва успела подхватить ребёнка, но не смогла бы поддержать побледневшую госпожу — сильные руки в чёрной сутане сделали это.

— Положи ребёнка в колыбель, — отрывисто приказал отец Родульф, — и скорей холодной воды — госпожа без памяти.

Ясным осенним утром выехала из родового замка Гентингдонов и, прогрохотав по опущенному мосту, направилась к лесу блестящая конная процессия. Впереди на громадном коне ехал сам сэр Уильям Фицус, рядом на спокойной снежно-белой кобылице — госпожа Элеонора. А между ними, радостно сияя глазами, скакал маленький Роберт, облачённый по случаю своего семилетия в одежду из красного шёлка и такую же красную шапочку с фазаньим пером. Этой дате и была, собственно, посвящена соколиная охота, любимое развлечение тогдашней знати. Для мальчика это было не только долгожданным приключением, но и редкой возможностью побыть рядом с суровым отцом, который, каждый раз со славой и добычей вернувшись из военного похода, недолго задерживался дома. Множество разграбленных замков и сожжённых деревень отмечало путь победоносной армии короля, к которой граф присоединился по первому зову. Многие из ушедших с ним воинов остались на полях сражений. Роберт узнавал обо всём этом из случайных разговоров слуг на старинных конюшнях, где он любил проводить время, но никогда не задумывался, отчего при возвращении сэра Фицуса жёны и дети погибших не позволяют себе ни слезинки и вместо траурного шествия устраиваются торжества. Господин жив — это считалось главным.

А теперь господину было угодно развлечь своих гостей, следовавших за ним, непринуждённо болтая, в роскошных уборах с золотыми и серебряными вышивками и украшениями. Многие на расшитой шелками кожаной перчатке держали сокола, привязанного за ногу серебряной цепочкой. Голову птицы скрывал колпачок — в темноте она спокойнее. Мечи и кинжалы мужчин показывали, что даже рядом с замком весёлая охота вполне может превратиться в сражение с разбойниками. Однако далеко не все они были отпетыми грабителями, не желавшими мирно работать. Даже наоборот: большинство промышляло разбоем вынужденно.

Мало того, что земля вся принадлежала рыцарям и духовенству — тех, кто на ней трудился, знать душила земельным побором. Посевы на их пашне вытаптывали олени, а они не смели даже защитить своё поле забором, дабы не чинить помех господской охоте, которая катилась в азарте и кураже, губя остаток урожая. Запутавшегося в долгах виллана можно было продать в рабство. Немудрёно, что многие из бедняков, в отчаянии спасая жизнь и свободу, бежали в соседние леса, объединяясь в отряды «вольных людей». Их преследовали, но но крайней мере они умирали с мечом в руках, а не с ошейником раба на шее.

Повторяю: многочисленная кавалькада охотников была хорошо вооружена и не опасалась подобной встречи. Потому громко звучали шутки и смех, по теперешнему времени невозможные по грубости и часто неприличию. А в ту пору это был обычный весёлый разговор. В лесу после охоты было назначено состязание в стрельбе из лука, победителю надлежало получить серебряный кинжал и венок из рук самой владелицы замка. У камышей в разливах речки Дув всадники остановились, протрубил рог, дикие гуси и утки, всполошившись, уже поднимались в воздух. Следом стрелой устремлялись крылатые охотники. Выбрав жертву, они поднимались над ней и тут уже не было спасения: сокол падал молниеносно, как камень, с такой силой, что мог, промахнувшись на небольшой высоте, разбиться о землю. Шум, гам, улюлюканье, крики несчастных птиц, хлопанье крыльев, кружение перьев…