Вот и садик. Ворота открыты, и во дворе — самый любимый Борин друг Санька, сын поварихи. Джумбо, весело махая хвостом, подбежал к нему — где Санька, там, наверное, и Катя с Борей найдутся. На минуту он было скосил глаза и насторожился: Санька стоит около телеги, а на телеге кто-то чужой, и уже лошади трогаются в открытые ворота. Ну, двор не наш, его это не касается. И Джумбо снова повернулся к мальчику. Санька ласково обнял его за шею.

— Тебе чего, Джумба?

Чужой вдруг натянул вожжи и остановил лошадей.

— Ишь ты, откуда ты такого зверя знаешь?

— Борькин пёс, — объяснил мальчуган. — Катю из садика домой сам водит. Умный такой… никого не подпустит.

— Ишь ты, — повторил чужой. — А тебя как, слушается?

— Хочешь, верхом сяду? Он знает, мы с Борькой первые дружки. Вон как!

— Так, так, — поддакнул чужой. Он повозился в телеге, там что-то брякнуло. — А ну, покажи, как он тебя слушает. Зацепи ему ошейник, вот крючок на цепи. Да нет, не сумеешь.

— Сумею, — обиделся Санька. — А ну, давай крючок. Так цеплять? Вот и всё. А говоришь — не сумею.

Джумбо удивлённо поднял голову — что это Санька делает с его ошейником? Но чужой человек на телеге вдруг подхватил вожжи, взмахнул кнутом, лошади дёрнули, и телега покатилась к воротам. Джумбо, озадаченный, ещё не понял, что случилось, — его рвануло и потащило за телегой: другой конец цепи был крепко привязан к задку. Пёс яростно зарычал и упёрся всеми четырьмя лапами, но они проехались по земле, поднимая густую дорожную пыль.

— Дедушка! — испуганно крикнул Санька, — дедушка Максим! Ты это что же? Джумба, ой!

Но телега уже выехала за ворота, а за ней тащился, падал и опять поднимался на ноги, рыча и беснуясь, разъярённый лохматый пёс. Он пытался на ходу прыгнуть в телегу, добраться до чужого на передке, смутно подозревая в нём виновника неожиданной беды. Но лошади бежали так резво, что задок телеги, выскальзывал из-под его лап, и он снова падал и волочился по земле, чуть не свихивая себе шею. Хозяин телеги и сам этого опасался, но ярость пса так напугала его, что он не решался замедлить ход.

— Чёрт, как есть чёрт, — бормотал он испуганно. — Назад бы заворотить, да теперь его и Санька не отвяжет — заест. А пена-то валит, как у бесноватого.

Лошади продолжали бежать, и силам Джумбо пришёл конец. Он снова упал и потащился за телегой, а когда лошади перешли на шаг, встал и побрёл шатаясь, опустив голову, но уже не пытаясь прыгнуть на телегу. Рот его был окровавлен: стальные кольца цепи оказались крепче его мощных клыков.

Время шло, и телега всё дальше и дальше катилась. по пыльной дороге.

Сытые отдохнувшие лошади соскучились по дому. Они нетерпеливо мотали головами и норовили прибавить ходу. Что им за дело до пыльного, как клубок свалявшейся шерсти, пса, который тянулся за телегой.

Дед Максим давно уже перестал радоваться пленнику.

— Жалко новой цепи, не то отвязал бы тебя, лешего от телеги и ступай с цепью на все четыре стороны, — сердито ворчал он.

Услышав ненавистный голос, пёс поднимал голову, тусклые глаза загорались, но вместо могучего рычанья слышался слабый хрип: изувеченное цепью горло распухло, пересохло от жажды. Злоба придавала силы: пёс опять пробовал упереться лапами, остановить телегу. Лапы скользили, и жёсткая, как камень, земля сдирала с них кожу.

Километр за километром, прыжок, падение, капли крови с раненых лап в пыли дороги — и силы пса кончились: его потащило за телегой, и он уже не пытался подняться.

— Будь ты неладен, — окончательно рассердился дед. — Никак помирает. Отвяжу-ка я тебя, и дело с концом.

Остановив лошадь, он слез с телеги и с опаской подошёл к Джумбо. Тот не пошевелился. В одной руке дед, на всякий случай, придерживал дубинку, другой, осторожно нагнувшись, дотронулся до ошейника. И тут ярость заставила пса очнуться. Молча, потому что и хрипа в горле уже не было, он повернулся и изо всех сил зубами вцепился в сапог старика.

— Спасите! — завопил дед и, выпустив ошейник, взмахнул дубинкой. Удар пришёлся прямо по голове. Пёс разжал зубы и вытянулся. Глаза его закатились, лапы дёрнулись и застыли.

— Кончился! — отдышавшись, проговорил дед и сердито ткнул концом дубинки в косматый пыльный бок. — Не шевелится. Ну, принял я с тобой греха на душу, хоть нога цела и то ладно, вишь, сапог прокусил, проклятый. Удружил мне, Санька, чертёнок!

Свалив таким образом вину на Саньку, дед почувствовал облегчение. Он уже смелее отстегнул цепь от ошейника и потащил было пса в сторону, через арык на хлопковое поле, да вдруг, оглянувшись, бросил его и кинулся к телеге: лошади в нетерпении тронули и чуть не ушли без хозяина.

— Тпру, негодные! — крикнул он, уже на ходу вваливаясь в телегу и хватая вожжи. А пёс так и остался лежать, задние ноги в арыке, передние — на краю дороги. Он не пытался пошевелиться — дотянуться до воды, которой так мучительно жаждал, тащась за телегой. Дыхания не было слышно, глаза по-прежнему стеклянные, видно, уж очень мало оставалось жизни в измученном теле, если дедова палка так легко смогла выколотить остатки её.

Тем временем ребята, ничего не подозревая, почти целый день веселились в зоопарке, потом купались, были в кино, домой вернулись к вечеру и сразу встревожились:

— Джумбо! Где Джумбо?

Дети обежали все закоулки в саду и на дворе, заглянули под кровати: может, он там от мух спрятался, — никого.

— Он без вас очень скучал, — сказала бабушка, — просто места не находил. Не побежал ли вас разыскивать?

Когда мама позвала ужинать, Катя не вытерпела и расплакалась:

— Папа сам говорил, овчарки любят пасти овечек. Ты почему не купил нам немножко овечек, чтобы мы с Джумбиком их пасли? Вот он соскучился и убежал.

Она была безутешна, пока не заснула, и во сне всё вздрагивала и всхлипывала. Боря крепился, но, добравшись до кровати, тоже уткнулся лицом в подушку и расплакался, только тихонько, чтобы не услышали: ведь ему скоро исполнится восемь лет! Сон не шёл. Мальчик вскакивал и подбегал к окну на каждый шорох.

— Джумбик, — звал он чуть слышно и прислушивался. Ответа не было…

Уже перед утром мальчик наконец забылся сном, но вдруг опять вскочил и прислушался: за окном на этот раз зашуршало уже явственно. Показалась вихрастая голова. Боря бросился к окну.

— Санька, ты?

— Ходи сюда, — послышался осторожный шёпот. — Скорее, ну! Мне мамка не велела, я в окошко убег!

— Джумбо? — догадался Боря и чуть не крикнул: — Нашёлся? Где?

Санька отчаянно тряхнул хохлом.

— Увели Джумбу. Дед Максим. Мамка не велела говорить. Тебе, говорит, ещё попадёт. Чепь-то я причепил.

Санька всхлипнул и вытер глаза кулаком.

— Какой Максим? Где Джумбо? Санька, говори скорей!

— За телегой увёл. Джумбу-то, — плакал Санька. — Дед Максим сказал: «Накинь ему крючок на ошейник. Да где тебе, не сумеешь, забоишься!» А я говорю — как не сумею! И начепил. А он, а он… лошадей ка-ак кнутом хлест! И утащил. Джумбу-то.

Санька расплакался по-настоящему. Он любил Джумбо.

— Замолчи, — сказал Боря и толкнул Саньку в плечо. — Ещё Катьку разбудишь, заревёт на весь дом. Сегодня папе я всё расскажу. Он этому деду Максиму покажет и Джумбо домой заберёт.

— Ладно. Я домой побегу, а то мамка хохлы надерёт, — торопливо проговорил Санька, видимо, довольный, что всё устроилось. И вихрастая голова исчезла из окошка.

Катина кроватка стояла в углу за шкафом, и мальчикам не было видно, что Катя давно проснулась. Она лежала тихо, как мышка, широко открыв глаза, слушала и не пропустила ни одного слова.

«Так вот оно что! Джумбика увели. Утащили на цепочке. И никто-никто не заступился! А Борька только и знает: „На весь дом заревёт!“ И вовсе не буду. Вот! Правда, Пушиночка?»

Пушинка тоже проснулась, сладко потянулась и попробовала засунуть мордочку под Катин подбородок.

Но Катя играть с ней не собиралась.

— Вставай, лентяйка! — сказала она сердито. — Я плакать не буду. И ты не плачь. Мы сейчас пойдём искать Джумбика. И Борьку нам не нужно. Вот!