– Разумеется. Если хотите, отложим завтрашний разговор на день-два.

– Вы получите их завтра, – Мейер сухо улыбнулся. – Вы – хороший исповедник. Я рад, что поговорил с вами.

Глаза Мередита осветились благодарностью:

– Если б вы только знали, как мне приятно это слышать!

Мейер вопросительно взглянул на него:

– Почему, монсеньор?

– Впервые в моей жизни я начал сближаться с людьми. Я в ужасе от того, сколько времени потеряно зря и как мало мне осталось.

– Но ведь потом вы сблизитесь с Богом.

– И это ужасает меня более всего, – ответил Блейз Мередит.

В дальнем конце поместья Паоло Сандуцци распиливал упавшую оливу на дрова. Старший садовник, молчаливый, черноволосый, загоревший дочерна, с корявой, как могучее дерево, фигурой коротко объяснил, что олива должна быть распилена, дрова сложены в штабель до захода солнца, так что надо приниматься за работу и поменьше держать руки в карманах.

Паоло радовался, что работает в одиночестве. Все – новое, незнакомое. Впервые ему поручили мужскую работу, и руки плохо слушались его, казались неуклюжими, неловкими. Посмешищем становиться не хотелось, но мало стараний, требовалось время, чтобы привыкнуть к инструменту, да и вообще к жизни рядом с господами.

Солнце палило, и он снял рубашку. Затем обрубил сучки и принялся пилить основные ветви. Сухое дерево поддавалось, хотя ножовку то и дело заклинивало, и она жалобно звенела. Мало-помалу мальчик освоился, и зубья пилы начали ходить ровно, посыпая опилками лежащие на земле листья. Ему нравился звук металла, вгрызающегося в дерево, запах опилок, соленый вкус пота на губах.

Хотелось только, чтобы Розетта сидела рядом, разговаривала с ним и восхищалась. Но она собиралась прийти на виллу только завтра, и ее определили бы на кухню помогать поварам или к служанкам, убираться и протирать пыль в многочисленных комнатах. Спать ей предстояло на женской половине, деля кровать с одной из молодых служанок. Ему же выделили отдельное помещение, крохотную каморку рядом с сараем для садового инструмента, с соломенным матрацем, стулом и ящиком, на котором крепилась свеча. Но они могли встречаться за едой, гулять по воскресеньям, проводить вместе час-полтора во время сиесты. С Розеттой он чувствовал бы себя спокойнее. Не так боялся бы графини, которую еще не видел, и англичанина.

Теперь, когда Паоло поделился своим секретом с доктором, когда больше узнал об отце, у него прибавилось уверенности в себе. Теперь он знал, почему его мать и отец не поженились, как и о том, что в его влечении к англичанину нет ничего странного.

Возможно, думал Паоло, удастся найти и путь к желанной цели: вырваться из деревни и отправиться в Рим, где живут Папа и президент, на улицах бьют фонтаны, все ездят на машинах, девушки носят только красивые платья, а в домах – не только водопровод, но ванная и туалет. Художник не раз рассказывал ему об этих чудесах, и он находился в их плену. Первый шар сделан. Деревня позади, вокруг – утопающий в зелени замкнутый мир виллы. Рим стал ближе, доступнее.

Размышляя о Риме, Паоло, естественно, вспомнил Николаса Блэка, его насмешливые глаза, изогнутый в улыбке рот. Лицо художника, как живое, возникло у него перед глазами, и тут же за спиной хрустнула ветка. Мальчик вздрогнул и обернулся.

Увидел он не художника, а графиню, яркую, как бабочка, в новом цветастом платье и алой шляпке с широкими полями, защищающими лицо от солнца.

Не зная, что сказать или сделать, Паоло стоял, разинув рот, чувствуя бегущий по лицу и груди пот, но не решаясь поднять руку, чтобы вытереть его. Графиня же лучезарно улыбалась:

– Я испугала тебя, Паоло? – спросила она.

– Немного, – промямлил он в ответ.

Графиня подошла ближе, посмотрела на частично распиленное дерево.

– Я вижу, ты усердно работаешь. Это прекрасно. Если ты будешь хорошо работать, Паоло, будь уверен, ты не пожалеешь.

– Я постараюсь, синьора.

Ее улыбка приободрила его, и когда графиня подобрала юбку, чтобы сесть на ствол оливы, Паоло инстинктивно схватил рубашку и расстелил ее на грубой коре:

– Дерево грязное, синьора. Вы испортите платье.

– Как мило! – промурлыкала Анна-Лунза де Санктнс. – Твой отец поступил бы точно так же. Тебе известно, что я знала твоего отца?

– Мой отец работал у вас, синьора?

– Да нет же, дружок! – графиня рассмеялась. – Твой отец был моим другом и частенько приходил ко мне в гости. Он был синьором, благородным синьором.

И Паоло внезапно стало стыдно: он – всего лишь слуга, в то время как его отец входил в этот дом как гость. А графиня тем временем продолжала:

– Поэтому я и взяла тебя на работу, помня о твоем отце. Мистер Блэк говорит мне, что ты умен и сообразителен. Если это правда, мы, вероятно, поможем тебе стать джентльменом, каким был Джакомо Нероне.

Он обратил внимание, что графиня ни разу не упомянула о его матери, и уже стыдился ее, говорящую на грубом диалекте, одевающуюся по-деревенски, с ногами, испачканными в пыли.

– Я хотел бы стать таким, как мой отец, – быстро ответил Паоло. – Я буду хорошо работать, обещаю, – а затем, осмелей под ее улыбкой, добавил: – Я знаю совсем немного о моем отце. Каким он был?

– Он был англичанином, – ответила графиня. – Как я, как синьор Блэк и монсеньор из Рима.

– Англичанин! – изумился Паоло. – Значит, я – наполовину англичанин!

– Совершенно верно, Паоло. Разве твоя мать не говорила тебе об этом?

Он покачал головой:

– Разве она не говорила, что ты очень похож на него?

– Иногда говорила. Но нечасто.

– Я хотела бы, чтобы ты поступил в школу в Валенте, научился читать и писать, носить городскую одежду. Тогда, возможно, ты тоже смог бы стать моим другом. Ты хотел бы этого?

– И я смогу поехать в Рим?

– Конечно! – Она улыбнулась. – Ты очень хочешь в Рим, не так ли?

– Очень, синьора!

– Я могу договориться с синьором Блэком, чтобы он отвез тебя туда на экскурсию. – Графиня все еще улыбалась, но мальчик заметил, как изменилось выражение ее глаз.

– Я предпочел бы поехать с вами! – ответил он.

Графиня взяла его руки в свои, притянула к себе так, что он опустился то ли на корточки, то ли на колени у ее ног. Мальчика окутал аромат ее духов, он видел, как поднимается и опадает ее грудь под тонкой материей. Анна-Луиза пристально посмотрела на него.

– Прежде чем я смогу это сделать, Паоло, я должна убедиться, что могу довериться тебе. Ты должен научиться хранить тайны. Не сплетничать с деревенскими… ничего не говорить даже монсеньору или синьору Блэку.

– Я постараюсь, синьора. Обещаю.

– Тогда мы подумаем о поездке в Рим, Паоло. Но никому ни слова… даже матери.

– Ни слова.

Не нежная рука коснулась щеки мальчика, и у Паоло возникло ощущение, что она хочет наклониться и поцеловать его, но позади послышались шаги и раздался насмешливый голос Николаса Блэка: «Дорогая, это же сущее бесстыдство! У мальчика – еще молочные зубы, а вы уже пытаетесь соблазнить его».

– Не вам говорить о соблазнении, Ники.

Паоло не понял их английской речи, но сердито вспыхнувшее лицо графини и закаменевшее – художника, подсказали ему, что он попал в ловушку, как забившаяся в угол мышь, на которую изготовились прыгнуть сразу две кошки.

Вскоре после полудня Блейз Мередит возвратился на виллу. Утро не пропало зря. Мейер оказался хорошим свидетелем, воспоминания его были яркими, живыми. И Джакомо Нероне уже представлялся Мередиту человеком, а не легендой.

Он предпочел бы остаться на ленч у Мейера, перейти к следующему, критическому периоду жизни Нероне. Но Мейер не пригласил его, и Мередит догадался, что доктору нужно время, чтобы успокоиться, и уединение, чтобы в конце концов прочитать записи покойного.

Лежа на кровати, чувствуя знакомую боль в животе, Мередит думал о том, стоит ли ему разделить ленч с графиней и Николасом Блэком. Теперь ему совсем не нравилось положение, в котором он оказался. Как гость, он обречен на сдержанность и учтивость. Как священник не мог становиться соучастником, даже пассивным, совращения ребенка. Как адвокат дьявола – нуждался в содействии всех свидетелей.