Забавно, мы же всегда зовем его «старина», подумал Деон. А ведь он еще вполне молодой человек. Где-то лет сорока с небольшим. Наверно, из-за его преждевременной седины, ну и, конечно, из-за манеры держаться, идущей от самоуверенности.

Профессор Снаймен возложил на стол бумаги, — точно откровение принес, — неторопливо, основательно водрузил на нос очки и оглядел снизу вверх ряды обращенных к нему лиц.

— Всем приятно будет услышать, — начал он своим высоким сильным голосом, — что мы подходим к концу нашего курса хирургии. — Он сделал паузу и внимательно осмотрел лица. — Конечно, — добавил он чуть тише, почти обычным голосом человека, ведущего беседу, — это не относится к тем, кто соизволит вернуться ко мне в будущем году еще на шесть месяцев.

В зале послышались сдавленные смешки, не скрывающие ужаса перед подобной перспективой. Переэкзаменовки назначались лишь в середине года, и даже лучший мог провалиться, даже самый блестящий студент мог пасть жертвой всепарализующего страха во время экзамена.

Все мы здесь отнюдь не врачи милостью божией, подумал Деон. И сидим мы здесь не потому, что нами движет желание стать компетентными целителями недугов. Мы здесь точно гуси на откорме, которым в глотку насильно суют орехи, чтоб потом, когда мы поступим на рынок, можно было продать нас подороже… Да разве я смогу что-нибудь написать в ноябре под этим дамокловым мечом?

Профессор Снаймен в полную меру насладился своей зловещей шуткой. Теперь в его голосе слышалось оживление.

— Мы заканчиваем цикл из пяти лекций по детской хирургии. — Снова пауза, на этот раз совсем короткая. Он нахохлился, точно прислушиваясь к одному ему слышным аккордам. — И если никто в наши дни не возьмется оспаривать потребность в хорошо подготовленных педиатрах, то в области детской хирургии мы, да будет мне позволен каламбур, еще пребываем во младенчестве.

Хрупкая индианка слева от Деона склонилась над тетрадью, записывая что-то, и это вдруг разозлило его. Ну что она записывает? Не эту же затасканную старческую шуточку, в конце концов?! Но она была из тех, кто записывает все подряд, словно, водя пером по бумаге, можно запечатлеть знания в зыбкой памяти. Хотя он вынужден был признать, пусть и неохотно, что ей это помогало. Как-никак, она была одной из первых в их потоке, чуть не рядом с Филиппом.

А теперь надо сосредоточиться и послушать, что говорит старина Снаймен. Tracheo oesophageal fistula. Это еще что за чертовщина? Деон опустил глаза на поверхность стола — имена, инициалы, даты, вырезанные на крышке поколениями студентов, практиковавшихся здесь в искусстве владеть скальпелем и пером. Среди всех этих письмен некий безвестный остряк старательно выгравировал: «А проф. Моррис помешан на сексе». Профессор психиатрии Моррис был у них неутомимым, рьяным проповедником фрейдизма. Деон ухмыльнулся.

«Пять дней», — подсказала ему безжалостная память. Ухмылка перешла в гримасу боли. Ничего забавного в сексе нет. По крайней мере сегодня. И не было. А вчера вечером тем более.

Всю вторую половину дня он помогал в приемном покое, куда привозили жертвы «несчастных случаев». У железной дороги схватились две пьяные компании, и нескольких человек доставили с открытыми ранами на голове. Ближе к вечеру заморосил дождь, и тут же, чего и следовало ожидать, повезли людей, пострадавших на дорогах: мокрый асфальт и час пик. Серьезных травм не было, но с полдюжины человек с шишками и синяками ждали своей очереди на жестких скамейках в приемном покое, провожая каждое движение врача странно потухшими, отрешенными взглядами людей, которые остались в живых и теперь наблюдают за тем, как их брата бодро штопают и латают.

С этими пьяными, порезавшимися, ударившимися людьми возился Деон, пытаясь покорить молоденькую сестру, как раз заступившую на ночное дежурство в приемном покое. У нее были аккуратные ягодицы и гладкие, поблескивавшие, как бархат, волосы. Ее забавляли ухаживания Деона, но оставляли явно равнодушной. Ничего, через год запоет другое. Он будет к тому времени дипломированным врачом. А сейчас в ее глазах он так, еще один студент, чуть повыше больничного служителя.

Да и то правда: ведь если не считать шва, который ему разрешили наложить на череп одного из этих пьянчужек, работа, исполнявшаяся им здесь, мало чем отличалась от работы санитара, и к десяти вечера он изрядно устал возить каталки да носиться с капельницами.

Он зубрил кардиологию к экзамену, и ему еще надо было до утра повторить чертову уйму вещей, так что задерживаться он не стал. Он бодро прошагал мимо темных окон учебного корпуса и переулками стал пробираться к манившей огнями Главной улице. Миновал греческий ресторанчик, учуял через открытую настежь дверь запах пирожков с рыбой, кипевших в масле, и вдруг почувствовал, что голоден: эх, зайти бы да заказать сандвич с сыром и кофе. Но денег оставалось в обрез — всего пара монет до следующей стипендии, надо их оставить на что-то более важное. Интересно, а когда эта сестра из приемного покоя дежурит днем? Может, если пригласить ее пообедать с бокалом вина, она станет сговорчивей?

Он прошел через садовую калитку, обогнул дом, направляясь к своей комнате (вообще-то помещению для прислуги), выходящей на задний дворик и доставшейся ему от одного парня, который недавно кончил университет.

На будущий год, когда он тоже получит диплом, у него появится автомобиль — отец обещал ему в качестве подарка по случаю окончания, — и тогда будет совсем другое дело, свои колеса. Жаль только, что придется жить при какой-нибудь больнице. Что проку учиться на врача, если потом надо влачить поистине монашеское существование, как самому последнему первокурснику?

Он открыл дверь и протянул руку к выключателю. Но, еще не включив свет, инстинктивно почувствовал, что комнате кто-то есть.

Он весь напрягся и, заняв оборонительную позицию, шагнул назад, к двери. И облегченно вздохнул, увидев, что это всего-навсего Триш. Она лежала на его узкой кровати, устремив на него взгляд своих чуть прищуренных от яркого света глаз. Ее темно-каштановые с рыжим отливом волосы разметались по подушке, но поза была напряженной. Она лежала одетая: даже не потрудилась снять свой серо-зеленый плащ.

— Ну и ну, — протянул он и попытался улыбнуться. — Привет.

Он снял пальто и аккуратно повесил его на крючок за дверью. Предчувствие надвигающейся на него беды не оставляло его. Ему требовалось время, чтобы немного прийти в себя.

— Вот это сюрприз, — добавил он с наигранной веселостью.

Девушка молча смотрела на него.

— Как ты сюда проникла? — спросил он.

— Миссис Мак дала мне запасной ключ.

— О, боже мой! — Вот это ему уже не понравилось. — Не надо бы тебе попадаться ей на глаза.

Его хозяйка и так проявляла излишнее любопытство к ночным похождениям своих постояльцев, а теперь все ее подозрения на его счет получили полное подтверждение.

— Не могла же я ждать тебя под дождем, — холодно отвечала Триш. — Так я ей и сказала.

Можно не сомневаться. Равно как и в том, что она, пожалуй, единственная, у кого достало воли и уверенности вообще обратиться к старой женщине за ключом. Странная все-таки девушка, и эта копна медно-рыжих волос и глаза, которые могут стать чужими и холодными, как у кошки, а то вдруг расширятся, станут нежными. Много странного в ней. В любви она готова порой спалить все вокруг, дикая и необузданная, а то найдет на нее стих, н ты чувствуешь, что глубоко ей безразличен.

— Ну что ж, я все равно рад тебе, — несколько неуклюже попытался он сгладить свою промашку.

Он наклонился поцеловать ее, но ее губы ему не ответили. Ну, стало быть, веселенький предстоит вечерок. Прочь руки, сегодня вечером она преданный искусству художник, который смотрит на жизнь и на любовь одинаково отрешенно. Секс лишь отдушина; она может прибегнуть к этому утешению, а может и не прибегать. А пока что руки прочь.

Хорошо, но чего же она тогда пришла? В приливе внезапного раздражения он попытался силой заставить ее разжать губы, но она только крепче сжала их и отвернулась к стене.