— Сторонись! Сторонись! — гундосил он. — Слушаться надо шофера. Би-би-би!

Люди, спешащие на поезд, расступались.

— Пока, — сказал я как можно беспечнее. — Я отправляюсь в дальний путь, но сердце с вами остается.

Акробатка Нелли ничего не ответила.

А когда я прошел в вагон и посмотрел в окно, ее на перроне уже не было. Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Почти неощутимо тронулся поезд.

— Здорово, жопа, — раздался знакомый бас у самого уха.

Я открыл глаза и приподнялся на локтях. Рядом со мной, в соседнем кресле, сидел… дядя Паша. Естественно, абсолютно пьяный.

— Как вы здесь оказались?! — смотрел я с удивлением.

— Очен-це даже просто, студент, — ухмыльнулся он беззубым ртом. — Взял да и помер вчера ночью. А вот как ты сюда попал, молодой, интересный? Говорил же я тебе: не поддавайся бабам!

— А мне плевать! — с вызовом сказал я.

— На что наплевать?

— На все!

— Вот мерзавец! — с восторгом одобрил дядя Паша. — Куда едешь?

— Никуда. Катаюсь.

— Ну дай тогда тысчонку, — безо всякого логического перехода потребовал он. — Отдам.

— Вы сначала его рублей отдайте.

Дядя Паша уставился мне в лицо оловянным взглядом.

— Да ты чо?! — с угрозой в голосе сказал он. — Пашке не веришь, гнида казематная!

— Верю! — ответил я и пошел в другой вагон.

— Господа! — заорал вслед дядя Паша. — Берегите русскую классику!! Привет гвардейцам Ильича!!!

…Городок не представлял из себя ничего особенного. Густо дымили заводские трубы. Церквушка прилепилась на бугре. И даже кладбище имелось с могилами.

Каркали вороны.

Автобусная остановка была там же, где и всегда. Подошел старый автобус. Единственная дверь открывалась с помощью механического рычага. За рулем сидел бывший водитель трамвая номер 43.

— Был у Ван Гога, — вместо приветствия радостно сообщил он. — Хвалит мои рисунки. Советует продолжать.

— Поздравляю, — сказал я.

Мы поехали…

Потянулись каменные домики, потом деревянные, потом встал густой лес по обе стороны от дороги. На редких остановках садились старухи с рюкзаками и в кирзовых сапогах; садились, слезали, снова садились… Проехали одну деревушку, вторую, третью, лаяли собаки, бегали куры, и снова лес… лес… лес… Автобус тащился еле-еле… Я сидел на жестком сиденье и томился, чувствуя, как эта черепашья езда выматывает всю душу.

— Гос-с-поди, — иногда вслух выражал я свое недовольство. — Ну что ж мы так медленно едем?

— А куда нам спешить? — беспечно отвечал ученик Ван Гога. — Впереди — Вечность.

Наконец свернули на грунтовую дорогу.

Автобус проехал еще метров пятнадцать и уперся в зеленые ворота с красной звездой. В салон, где я находился в гордом одиночестве, легко заскочил молоденький солдатик со штык-ножом на ремне. Я показал ему свое летное удостоверение, которое носил с собой неизвестно зачем все эти двадцать лет. И вот пригодилось. Он мельком глянул и махнул кому-то в окно рукой. Ворота медленно поползли вправо. Автобус миновал контрольный пункт и поехал дальше. Опять сплошной стеной встал лес. Потом потянулись домики, вначале деревянные, затем каменные, и, наконец, за окнами явился Дом офицеров — безвкусное сооружение с кривыми колоннами.

Я вылез из автобуса и направился в самый конец гарнизона. Здесь, в деревянном доме, на втором этаже, когда-то жил мой лучший друг Серега.

Жила моя любимая девушка Света.

Жил я…

Сразу за домом, на пригорке, начинался сосновый лес. А дальше, в низине, шумела быстрая река.

Во дворе сушилось белье. Дети маленькие бегали. Я поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж и не без волнения постучал в знакомую дверь.

Светлана совсем не удивилась, увидев меня.

— Здравствуй, — сказала она спокойно. — Я думала, ты придешь гораздо позже.

— Так получилось.

Я прошел в квартиру. Обстановка совсем не изменилась. Все прежнее, дешевенькое, купленное по случаю.

— А ты знаешь, — сказала Света, — Сергей тоже здесь. Он через год после меня разбился на Новой Земле.

— Нет, я не знал. Вы живете вместе?

— Года два жили. Потом разошлись.

— Почему?

Она беспомощно пожала плечами.

— Не знаю. Так получилось. А как ты прожил свою жизнь?

— А-а, — махнул я с досадой. — Никак. Из армии меня выгнали. Пошел работать на завод — тоже выгнали. Торговал в киоске газетами. В последнее время занимался сочинением эпитафий.

— Эпитафий, — с грустной улыбкой повторила она. — А твои литературные опыты? Удалось что-нибудь напечатать?

— Удалось. Четверостишие в районной газетке:

— Красиво, — сказала Светлана.

— Это стихи одного английского поэта в переводе Маршака. Когда обман раскрылся, больше, как ты понимаешь, меня печатать не стали.

— А жена?.. Дети?..

— Не было ни жены, ни детей. Вообще ничего не было.

Я встал у окна. Низкие тучи почти цеплялись за острые верхушки сосен. Света тихонько подошла сзади и мягко положила руки на мои плечи.

— Бедный, бедный сочинитель эпитафий, — ласково произнесла она. — Ты покончил с собой?

— Ну… в общем, да.

Тикали часы на серванте. Разбрызгивая лужи, проехал грузовик по дороге. В кузове, под брезентовым тентом, сидели солдаты.

На душе сделалось как-то муторно, тяжело… Зачем я здесь?.. Зачем я вообще умер?.. Жил бы себе да жил…

— Знаешь, — сказал я, чувствуя всю неестественность собственных слов. — Ты прости, что я тебя тогда… убил. Сам не знаю, как все получилось. Я ведь никогда не стрелял вслепую, на шорох… А тут…

Я замолчал и принялся нервно массировать пальцами глаза. Я чувствовал себя совершенно разбитым. Совершенно. Вдруг так захотелось каким-нибудь чудесным образом снова оказаться в своей комнате, броситься на продавленный диван, накрыться с головой одеялом и… и еще раз умереть.

— Ой, да что ты! — принялась горячо утешать меня Светлана. — Не мучайся, пожалуйста. Ты совсем не виноват. Если хочешь знать, я сама виновата. Не надо было через кусты лезть.

Она пошла на кухню за чайником.

…Мы пили чай. О чем-то разговаривали… молчали… разговаривали… Я смотрел в окно. Раскачивались деревья под ветром… Я смотрел на девушку, которую безответно любил двадцать лет назад… Она совсем не изменилась. Все такая же молодая, девятнадцатилетняя.

На улице начинало понемногу темнеть.

— Ладно, — сказал я, вставая. — Пойду.

Она проводила меня до автобусной остановки. Сеял противный дождик. Света сжалась, засунув руки в карманы старенького плаща. Вроде бы и говорить было больше не о чем. Мы молча стояли. Один за другим, низко над землей, пронеслись три истребителя.

— Сегодня полеты, — пояснила Светлана.

Наконец подошел все тот же доисторический автобус. Бывший водитель трамвая номер 43 открыл дверь.

— До свидания, — сказал я.

— Здесь не говорят: до свидания, — ответила она, шутливо тронув указательным пальцем кончик моего носа. — Здесь говорят: прощай.

— Прощай, — сказал я.

— Пристегнуть ремни! — жизнерадостно крикнул бывший водитель трамвая 43.— Сейчас взлетаем!

И забрызганный грязью автобус медленно пополз в сторону леса.