— Что произошло?

Сержант-ОРУДовец стал докладывать:

— Согласно показаниям свидетелей пострадавший шел по тротуару и собрался переходить улицу. Дождался зеленого сигнала светофора и вышел на проезжую часть. И тут вон с той улицы появился зеленый «Москвич-407». Он, нарушая правила, выехал на зону перехода и совершил наезд. После чего скрылся с места происшествия.

— Номер установили?

— Никак нет. Один из свидетелей, местный пенсионер, даже специально попытался запомнить номер, но тот оказался забрызган грязью.

— Личность пострадавшего?

— Лозинский Вадим Викторович. Прописан в городе Магадане, улица Ленина, 62, квартира 15. При нем найден использованный авиабилет на рейс Магадан — Москва…

Тем временем медики погрузили тело на носилки. Во время переноски в труповозку простыня немного сбилась в сторону. И присутствующие увидели лицо погибшего — крупного мужчины средних лет, с соломенными волосами и черными бровями…

Из материалов уголовного дела

«Лозинский Вадим Викторович, 1915 года рождения. Окончил среднюю школу в г. Саратове… В 1937 году по комсомольской путевке направлен в органы НКВД. Занимал различные должности в системе «Дальстроя». Службу закончил в чине капитана. В 1953 году против Лозинского начато служебное расследование по обвинению в злоупотреблении служебным положением. Фактов, подтверждающих обвинение, найдено не было. Однако, согласно поданному рапорту, он был уволен из органов КГБ.

После этого и до настоящего времени занимал должность начальника отдела кадров треста «Магадан-уголь». На работе характеризуется с положительной стороны.

Как показала проверка, в последние три года Лозинский часто (10 раз) прилетал в Москву, пребывая в ней один или два дня».

1 августа 1965 года, Магадан

Никто из знакомых и сослуживцев не узнал бы сейчас заместителя начальника транспортной службы треста «Магадануголь» Тимофея Ермакова. Обычно светившийся благодушием, вечно сыпавший шуточками человек, свежий, как огурец из магаданской теплицы, теперь представлял собой бледное дрожащее существо. Он метался по огромной комнате своей сталинской квартиры. То начинал судорожно пихать в чемодан вещи, то вдруг бросал это занятие и принимался бесцельно бегать по комнате, то вдруг замирал, не в силах сдвинуться с места. На его румяном сытом лице читалось выражение неподдельного ужаса. Руки тряслись, как у человека, пробудившегося после жуткой пьянки. Схватив пиджак, он долго не мог попасть рукой в рукав, а потом, застегивая пуговицы, оборвал две из трех.

Причиной такого состояния была доставленная два часа назад телеграмма. Прочитав наклеенные на желтоватый бланк строчки, Ермаков оцепенел.

— Товарищ, расписывайтесь, мне некогда, — вывела его из ступора почтальонша.

Расписавшись, Ермаков торопливо захлопнул дверь и снова перечитал вроде бы безобидные слова:

«ПОСЫЛКУ НЕ ПОЛУЧИЛИ БЕСПОКОИМСЯ ЗДОРОВЬЕМ ТЕТИ ЖЕНЯ» Это был крах. Значит, Лозинский не доехал. Что с ним? Арестован? Или, может, решил удариться в бега с товаром? Его не поймешь, проклятого гэбиста. Ведь говорил ему — не зарывайся. Чуял ведь, что добром это не кончится. И так ведь всем капал хороший процент с товара. Что еще нужно? Так ведь нет, ему больше всех надо. Хочется самому рулить. И ведь из органов его именно за это турнули. Повезло ему тогда, что Берия погорел, а то бы так легко не отделался. И вот ведь снова — захотел сыграть в собственную игру. Оторвать кусочек пожирнее. Будто не знал своих бывших товарищей, которые таких дел не прощают…

Ермаковым владело одно желание — бежать! На материк, на Большую землю — на то она и Большая, что там есть где затеряться. Подальше из этой ловушки, куда не ходят поезда, куда не ведут автомобильные дороги. Огромный край — побольше иных европейских стран, — а все здесь, как на ладони.

Самолетов сегодня не было, оставалось одно — порт. Ермаков не один год провел на Севере и в «местностях, к нему приравненных». Только бы добраться до какого-нибудь сухогруза — а там… Пристроят. Хорошо что хоть часть денег положена в Якутске и Москве на сберкнижки. Песок взять не удастся — да черт с ним. Голова — она дороже. Только бы побыстрее скрыться, оставить за бортом этот чертов Магадан, эту проклятую Колыму с ее золотыми миражами…

Ермаков наконец закончил укладывать чемодан. Сунул в карман пиджака бумажник, паспорт и еще один, на другую фамилию — купил пару лет назад, на всякий случай. Сегодня суббота, на работе его хватятся только послезавтра. Может, и повезет, ускользнем. Только бы добраться до Владивостока…

Вчерашний «бугор» и нынешний беглец выскочил из дома, оглядываясь в поисках такси. Как назло, в этот утренний час улица словно вымерла. Ермаков чуть ли не бегом двинулся вперед, нелепо раскачивая свое полное, отвыкшее от резких движений тело.

— Что, Тимоша, бежишь? — раздался за спиной тихий насмешливый голос.

Ермаков вздрогнул, как ужаленный, и хотел обернуться, но не успел. Заточка, направленная умелой рукой, вонзилась в печень…

Убийца, человек с волчьим взглядом опытного зэка, извлек из кармана бумажник, документы — и нырнул в соседний двор. Вскоре оттуда выкатила обшарпанная голенастая эмка-вездеход и исчезла за углом улицы.

2 апреля 1966 года, Магадан

В России, как известно, вывескам надо верить с осторожностью. Вот и в этом месте, хоть и называлось оно «Чайная», чай никто никогда не пил. Да если бы кто и попробовал здесь, в заведении, которое завсегдатаи ласково окрестили «Поганкой», попросить у буфетчицы Аллы стакан этого полезного напитка, на него, скорее всего, посмотрели бы как на инопланетянина. Ну в самом деле, что можно пить в чайной, расположенной недалеко от порта, где собираются моряки, китобои и различная специфическая шелупонь, которая всегда ошивается неподалеку от мест стоянки и погрузки-разгрузки кораблей? На международной морской фене подобная публика называется beachboarders (безработные матросы). В русском языке представителей этого племени, без которого жизнь в Сибири и на Дальнем Востоке прекратилась бы, зовут несколько короче — бичами.

Жизнь кипела тут с десяти утра, с самого открытия чайной, и до восьми вечера, когда могучая и горластая Алла или ее столь же внушительная сменщица Юля выталкивали пинками и матюгами тех посетителей, которые уже с трудом шевелили ногами. За деревянными столиками, покрытыми слоем навсегда въевшейся грязи, люди в тельняшках, фуражках и наколках, в бушлатах и ватниках бесконечно выпивали и закусывали. В этой чайной всегда можно было получить дельный совет, куда направить стопы, если появилось желание поработать. По весне сюда захаживали и весьма солидные, обремененные грузом ответственности товарищи. Умные помощники начальников экспедиций — геологических, гидрологических и прочих — искали здесь рабочих, желающих отправиться в бескрайние колымские просторы. Ну и, конечно, не обходили это заведение представители профессий, с которыми борется уголовный розыск.

С этим шалманом боролись, его пытались время от времени прикрыть, но торговля, которой эти гадюшники помогали выполнять план, пережидала очередную кампанию — и все равно их открывала невзирая ни на что.

Леша Котов, здоровенный парень лет двадцати пяти, сидел в углу, спиной к стене и лицом к выходу. Никого в этом шалмане опасаться ему не приходилось, но уж такая у него была привычка — располагаться в любом месте именно так — чтобы спина прикрыта и обзор широкий. В чертах его лица было что-то хищное, кавказское. Только вот волосы разрушали образ — выгоревшие, рыжие. Зато у него был роскошный южный загар. Так загореть можно, лишь находясь много месяцев не в средней полосе России и уж тем более — не под негреющем светилом Севера, а под бешеным солнцем южных широт. Впрочем, в припортовым кабаке, где каждый третий — моряк, тропическим загаром трудно кого-либо удивить. Как, впрочем, и полярной «летной» кожанкой, из-под которой виднелась тельняшка. Словом, обычный парень, из тех, кто болтается по «северам».