Но, конечно же, никакое развитие науки и техники ни в какие времена не заменит собственных усилий человека ради очищения сердца от страстей. По милости Божией духовные дары получали и будут получать лишь чистые сердцем. Легких путей в стремлении к духовному совершенству не бывает.
Путь к святости преподобного Амвросия Оптинского был непостижим обычному человеческому разумению, потому что старец с 33 лет тяжело болел, и казалось, что ему было не до подвижнических подвигов. Однако на нем, как ни на ком другом из всех оптинских старцев, исполнились апостольские слова: «Сила Божия в немощи совершается».
Но обо всем по порядку. Александр Гренков (таково мирское имя старца Амвросия) родился в 1812 году в Тамбовской губернии. Его дед был священником. Перед тем как младенцу появиться на свет, к деду съехалось много гостей, родильница была переведена в баню, там и родила.
«Как на людях я родился, так все на людях и живу», — любил впоследствии шутливо приговаривать старец Амвросий.
Учился Александр Гренков прекрасно: закончил Тамбовское духовное училище и семинарию, но в академию не пошел, в священники — тоже, предчувствуя, что призвание его другое. В последнем классе семинарии молодой человек перенес опасную болезнь и дал обет: если выздоровеет, то пострижется в монахи. По исцелении он все откладывал его исполнение, и совесть не давала ему покоя. Уединившись, юноша часто молился, чтобы Божия Матерь направила его волю, которая настойчивой никогда не была. Уже на склоне лет старец повторял своим духовным детям: «Вы должны слушаться меня с первого слова. Я — человек уступчивый. Если будете спорить со мной, я могу уступить вам, но это не будет вам на пользу».
Веселый, остроумный, любимый товарищами молодой преподаватель семинарии в Липецке Александр Гренков никак не мог решиться порвать с миром. Довелось ему однажды побывать у известного в то время местного тамбовского подвижника Илариона, который сказал: «Иди в Оптину — ты там нужен». Прошло еще некоторое время, и решимость созрела. Гренков тайно бежал в Оптину, опасаясь, что уговоры близких и родных эту решимость поколеблют.
Александр застал там столпов старчества — Моисея, Антония, Макария и Льва. Последний из названных и благословил молодого человека остаться на жительство в монастыре. В то время ему исполнилось 27 лет. Поначалу он жил в гостинице, пока епархиальное начальство решало вопрос о принятии в обитель исчезнувшего из дома Гренкова.
В 1840 году Александр был наконец зачислен в братство и некоторое время состоял келейником старца Льва: исполнял послушание чтеца. Преподобный старец Лев особенно любил молодого послушника, ласково называя его Сашей. Но из воспитательных целей при людях испытывал его смирение, часто делая вид, что на него гневается, и называл «химерой», подразумевая под этим словом пустоцвет, бывающий на огурцах. Однако другим про него говорил: «Великий будет человек», — и в этом также проявилась прозорливость старца Льва Оптинского. Приблизившись к порогу жизни, старец Лев призвал к себе о. Макария и сказал ему о послушнике Александре: «Вот человек уж больно ютится к вам, старцам. Я теперь очень слаб. Так вот я и передаю тебе его из полы в полу, владей им, как знаешь».
После смерти старца Льва послушник Александр стал келейником старца Макария. В 1842 году он был пострижен с именем Амвросий (в честь святителя Амвросия Медиоланского).
В 1845 году монах Амвросий поехал в Калугу на хиротонию (рукоположение) в иеромонаха. По дороге он простудился и заболел, получив осложнение на внутренние органы. С тех пор он уже не смог по-настоящему поправиться. Однако никогда не унывал и признавался, что телесная болезнь благотворно действует на его душу. И другим болящим в утешение говорил: «Бог не требует от больного подвигов телесных, а только терпения со смирением и благодарения».
Через два года о. Амвросий был вынужден из-за болезни выйти за штат и стал числиться на иждивении обители. Он уже никогда не мог служить в храме, еле передвигался, не выносил холода и сквозняков, страдал от испарины, так что переодевался и переобувался по нескольку раз в сутки; то у него усиливался катар желудка и кишок, открывалась рвота или жестокая лихорадка, которые по временам так измождали болящего, что он лежал в постели как мертвец. Ел он всегда меньше младенца, употребляя пищу жидкую или протертую.
К 1848 году состояние здоровья о. Амвросия казалось столь угрожающим, что он был пострижен в схиму прямо в келье с сохранением прежнего имени. Но неожиданно для многих больной стал поправляться и даже выходить на улицу для прогулок. Этот перелом в болезни был явным действием силы Божией, а сам старец Амвросий впоследствии говорил: «Милостив Господь! В монастыре болеющие скоро не умирают, а тянутся и тянутся до тех пор, пока болезнь принесет им настоящую пользу. В монастыре полезно быть немного больным, чтобы менее бунтовала плоть, особенно у молодых, и менее пустяки приходили в голову. А то при полном здоровье, особенно молодым, какая только пустошь в голову не приходит!»
Но не только терпением болезней закалялся дух будущего старца. Особую роль сыграло тесное общение с о. Макарием; несмотря на недуг, о. Амвросий оставался по-прежнему в полном послушании у него и даже в мелочах давал ему отчет. Старец Макарий начал книгоиздательскую деятельность, помощником ему в этом деле стал и его келейник. О. Амвросий занимался переводом святоотеческих книг, в частности, подготовил к изданию знаменитую «Лествицу» Иоанна Лествичника, переложив с древнеславянского на удобопонятный новославянский язык.
Пребывая в отдельном от старца Макария корпусе, о. Амвросий ежедневно ходил к нему, когда позволяло здоровье, и усердно помогал старцу в обширной переписке с его духовными детьми. Так мало-помалу шла монашеская жизнь о. Амвросия под руководством духоносных оптинских старцев — ровно, без особых преткновений, в великом смирении, послушании и терпении болезни. Он внимательно перечитал все известные творения отцов-подвижников и под руководством своего старца прекрасно усвоил их учение, при этом он собственным опытом проходил науку духовной жизни, готовясь в скорости тоже стать старцем. «Придешь, бывало, к нему, — вспоминал о. Геронтий, — скажешь, что нужно, а он развернет книгу и заставит меня прочитать ответ на мое недоумение. В то время я возымел было ревность к высоким иноческим подвигам, но о. Амвросий вразумил меня, что ревность моя была не по разуму… Впрочем, замечу, что в продолжение пятилетнего срока, начиная с 1848 года, ходили на совет к о. Амвросию только немногие из монастырской и скитской братии и не иначе как по благословению старца Макария: о. Амвросий хотя и старчествовал, но как бы прикровенно».
Вот что вспоминает о более поздних годах игумен Марк, поступивший в монастырь в 1854 году. «Сколько мог я заметить, о. Амвросий жил в это время в полном безмолвии. Ходил я к нему почти ежедневно для откровения помыслов и всегда почти заставал его за чтением святоотеческих книг… Иногда же я заставал его лежащим на кровати и слезящим, но всегда сдержанно и едва приметно. Мне казалось, что старец Амвросий всегда ходил пред Богом или как бы ощущал присутствие Божие, а потому все, что ни делал, старался Господа ради и в угодность Господу творить… Наставления же он преподавал не от своего мудрования или рассуждения, хотя и богат был духовным разумом, предлагал не свои советы, а непременно деятельное учение святых отцов. Для сего, бывало, раскроет книгу того или другого отца, найдет, сообразно с устроением пришедшего брата, главу Писания, велит прочитать и затем спросит, как брат понимает ее. Если кто не понимал прочитанного, то старец разъяснял содержание святоотеческого учения весьма толково. И все это делалось с безграничной отеческой любовью и благопожеланием… Случалось мне приходить к старцу весьма рано — часов в пять утра. По обычной молитве, получив позволение войти в келью, я всегда находил его трезвенным и бодрым, как бы совершенно не спавшим и отечески любезным сверх моего чаяния; неудовольствия же за ранние мои посещения у него почти не проявлялось. Он не различал богатого от убогого, достойного от недостойного, по примеру Господа, евшего и пившего с мытарями и блудницами, лишь бы заблуждающихся возвратить на путь истины и привлечь к страху Божиему. Никогда не порицал он чужих согрешений и не терпел клеветы на ближнего, строго относясь к клеветникам, не разбирая лиц».