Однако ни о. Антоний, ни о. Моисей не брали на себя прямой обязанности старчества. Но, будучи все же сами духоносными старцами, понимали значение его, а потому предоставили самое широкое поле деятельности тем великим старцам, которых они привлекли в скит, — о. Льву и о. Макарию.

Уже упоминалось, что калужский епископ враждебно относился к старчеству и причинил много горя и о. Моисею, и о. Льву. Не избежал гонений и о. Антоний, хотя внешне не старался проявлять своих даров. Пробыв начальником скита 14 лет, о. Антоний получил место настоятеля Малоярославецкого Николаевского монастыря. Ему было крайне тяжело расстаться с созданным его трудами уединенным Оптинским скитом, в котором о. Антония окружала всеобщая любовь, и со своим братом-старцем.

«Однажды, — писал о. Антоний, — был в сильном унынии дух мой. Вздремнувши, вижу в тонком сне лик святых отцов, и один из них, якобы первосвятитель, благословляя меня, сказал: «Ведь ты был в раю, знаешь его, а теперь трудись, молись и не ленись!» И вдруг, проснувшись, ощущаю в себе некое успокоение. Господи, даруй мне конец благой!»

То, что скит при о. Антонии действительно напоминал первозданный рай — об этом существует много свидетельств. Приведем лишь единственное — паломника, бывавшего там в юности.

«Величественный порядок и отражение какой-то неземной красоты во всей скитской обители часто привлекали детское мое сердце к духовному наслаждению, о котором и теперь вспоминаю с благоговением. Простота и смирение в братиях, везде строгий порядок и чистота, изобилие самых разнообразных цветов и благоухание их и вообще чувство присутствия благодати невольно заставляли забывать все, что было вне этой обители. В церкви скитской мне приходилось бывать преимущественно во время обедни. Здесь, уже при самом вступлении, бывало, чувствуешь себя вне мира и превратностей его. С каким умилительным благоговением совершалось священнослужение! И это благоговение отражалось на всех предстоящих до такой степени, что слышался каждый шелест, каждое движение в церкви. Клиросное пение, в котором часто участвовал сам начальник скита о. Антоний, было тихое, стройное и вместе с тем величественное и правильное, подобного которому больше нигде уже не слыхивал, хотя после мне очень часто приходилось слышать самых образованнейших певчих в столицах и известнейших певцов в Европе. В пении скитском слышались кротость, смирение, страх Божий и благоговение молитвенное, между тем как в мирском пении часто отражается мир и его страсти — а это уже обыкновенно! Что же сказать о тех вожделеннейших днях, когда священнодействие совершалось самим начальником скита о. Антонием? В каждом его движении, в каждом слове и возгласе видны были девственность, кротость, благоговение и вместе с тем святое чувство величия…»

К горечи разлуки со своим детищем — скитом добавлялась сильная физическая немощь: на ногах о. Антония открылись глубокие раны — как следствие его подвигов и трудов. В новом монастыре — городском, расположенном при большой дороге — он часто мог давать приказания только лежа. Тем не менее через силу новый игумен заботился о внешнем и внутреннем благоустройстве монастыря по образу лучших русских обителей. Много раз пытался он сложить с себя бремя настоятельства, но калужский епископ был неумолим. 13 лет продолжалось подобное злострадание. Наконец митрополит Московский святитель Филарет вступился за о. Антония и повлиял на калужского епископа, который согласился отпустить его «на покой» в Оптину пустынь.

В 1853 году он возвратился в родной скит и прожил еще 12 лет. «Покой» же его был многотрудный, многоболезненный, но в духовном отношении — многоплодный.

Свой смиренный и кроткий характер о. Антоний сохранил до конца. Он никогда ничем не соблазнялся, никого не осуждал и не порицал; ни о ком не изменял благой мысли, на всё и на всех смотрел ясным оком, чем и доказал, что имел чистое сердце. Об образе общения его со своими духовными чадами говорит характерный пример.

Один скитский инок привык не ходить к утрени. О. Антоний убеждал его, но тот ссылался на нездоровье. Никакие самые убедительные уговоры не действовали на него. Тогда старец сам пошел на утреню, несмотря на то что по болезни ног вообще не мог стоять на службе. После утрени он отправился прямо к тому иноку. Тот, увидев скитоначальника, вскочил с постели испуганный, а преподобный Антоний как был в мантии, так и упал ему в ноги. «Брате, брате мой погибающий! Я за твою душу обязан дать ответ пред Господом: ты не пошел на святое послушание. Пошел я за тебя. Умилосердись, брате мой, и над собой, и надо мной, грешным!» — говорил он у ног своего послушника и плакал. А под мантией на полу разлилась целая лужа крови, которая набралась в сапоги из открытых ран на ногах от стояния и хлынула, как из ушата, на пол при земном поклоне. Так и спас преподобный своего немощного ученика.

Почти тридцать лет терпел он неизлечимую, жестокую болезнь ног — всегда благодушно и смиренно. В огромной степени это терпение и смирение привлекали к о. Антонию многих мирян, которые, как и монашествующие, находили в нем мудрого руководителя.

Старец умел не только влиять на души вопрошавших, вызывая в них чувства покаяния и страха Божия, но и рассудить, как в каждом конкретном случае уврачевать эти души. Никогда он не старался насильно убедить кого-либо. Назидания свои предлагал не в виде заповеди, а скорее намеком или в виде дружелюбного совета. Он так искусно направлял общую беседу, что в продолжение ее, говоря о третьем лице или рассказывая будто про себя, как бы мимоходом и обличал, и наставлял своих собеседников. Часто случалось, что только по выходе от старца посетитель, опомнясь, понимал, что какое-нибудь как будто к слову сказанное замечание прямо относится к нему, к тайным его недоумениям и недостаткам и разрешает вопросы, которых он не задавал. Бывало, что иным он напоминал о грехах, которые они не только никогда не открывали ему, но и сами давно забыли. В этом и проявлялась прозорливость старца. О ней говорит такой пример.

Одна особа, когда однажды преподобный Антоний устремил на нее свой проницательный взор, сказала, что боится, когда он так на нее смотрит. «Вы видите все мои грехи», — прибавила она. «Напрасно вы так думаете, — возразил старец. — О чем я помолюсь и что мне Бог откроет, то я и знаю. А если Бог мне не откроет, то я ничего не знаю».

Было замечено, что по прозорливости своей о. Антоний часто, еще не получив шедших к нему писем, давал адресатам наставления и утешения, в которых те нуждались.

«А когда б вы были здоровы всегда, всем довольны и покойны и веселы, то, кто знает, может быть, тогда и вы, якоже и прочии человеки, уклонились бы в рассеянную жизнь и жили бы по вкусу нынешнего века. Но Бог, предвидя все, предохраняет нас, как Отец милосердный, от всего бесполезного и Ему неугодного. А посему не смущайтесь вы и не испытывайте, почему случается не то, что хочется, а то, чего никогда не хотелось; ибо Бог лучше знает, что для нас полезнее — здоровье или нездоровье. А наш долг с детской покорностью все принимать от Отца Небесного… и говорить: «Отче наш, да будет воля Твоя!..»

«Душевное спокойствие приобретается от совершенной преданности воле Божией…»

«Истинно горе тому человеку, кто не имеет смирения. Кто не умеет сам смиряться, того впоследствии будут смирять люди; а кого не смирят люди, того смирит Бог…»

Целая книга составлена из добрых поучительных писем о. Антония к разным людям, искавшим у него духовной пользы.

Ему пришлось пережить кончину старца и брата своего о. Моисея. Скорбь о. Антония была невыразима. Два месяца провел он в затворе в непрестанной молитве за усопшего.

Некоторым лицам о. Антоний открыл, что духовное общение его с братом, преподобным Моисеем, и по кончине его не прерывалось. Он постоянно ощущал около себя его присутствие: души их таинственно беседовали между собою. Умерший брат — о святости земной жизни которого были неоднократные знамения от Бога — духовно утешал и подкреплял живого и подавал ему свое решение в некоторых недоуменных случаях, касавшихся как его самого, так и других.