— Благодарю от души, — протянула мне руку хозяйка.

На другой день Горева показала мне все свое хозяйство, находившееся в образцовом порядке, и действительно представила мне семь детей — от годовалого до тринадцатилетнего, причем сообщила им, что «это тетя из Петербурга, где могилки блаженной Ксении, ваших дедушек и бабушек и генеральши Л.».

Один из мальчуганов, лет пяти, подошел ко мне и бойко спросил:

— А ты была на могилках?

— Нет, — говорю, — милый, еще не была.

— А наша мама была.

— И я побываю непременно, если ты скажешь, где эти могилки.

На Волновом и на Невском, — ответил мальчик.

— Наши родные, — вмешалась в разговор Горева, — лежат все на Волковом кладбище, а генеральша Л. — в Александро-Невской лавре.

Я обещала и там отслужить панихиды обо всех и написать сюда.

— Благодарю вас от всей души, — сказала она мне, обнимая и со слезами целуя на прощание. — Вы мне так живо напомнили собой мою милую родину Петербург, точно я и сама там побывала.

Тарантас был запряжен. Отдохнувшие лошади тронулись мелкой рысцой, и я отправилась другой дорогой — в объезд разлившейся речки, благодаря Бога, что эта стихия свела меня с чудным человеком, расставаться с которым вдруг стало очень грустно. И долго вся семья стояла на крыльце, провожая случайную гостью, которая уезжала на их родину, к их священным могилам, увозя с собой заветное поручение».

Действительно, жалко расставаться с такими людьми, которых судьба ставит как бы на пьедестал, может быть для подражания нам, мечущимся по жизни, клянущим всех и вся в своих бедах и скорбях. И не властно над такими судьбами время: всегда задумаешься, услышав подобную историю…

Приведем еще одну историю, рассказанную в 1906 году М. Г. Григорьевой. Возможно, ею заинтересуются те, кто попадет в подобные обстоятельства. Наши дети теперь болеют особенно часто.

«Три-четыре года тому назад мне случилось быть в гостях в одном аристократическом семействе Санкт-Петербурга. Радушная старушка хозяйка в числе прочих родных и гостей представила мне и свою одиннадцатилетнюю внучку, учившуюся в институте.

— Вот посмотрите, — говорила старушка, гладя по голове девочку. — Какая она у нас милая, здоровая, красавица да умница… А музыкантша-то какая славная! А верите ли, мы и не думали видеть ее такой цветущей и здоровой. И все это случилось благодаря знаете кого? Вот уж никогда не угадаете! Вы думаете, может, доктора помогли? Нет, вовсе нет! Правда, Олечка родилась здоровехонькой, и кормилица у нее была хорошая… Но на третьем году, Бог весть отчего, должно быть от простуды, у Олечки случилась серьезная болезнь. Мы почти не надеялись, что она останется в живых, почти смирились с мыслью, что она будет глухой… Доктора нас в этом уверили. Впрочем, угадайте сначала, кто помог ей возвратить здоровье?

— Наверное, вашей внучке помогли какие-то домашние средства, — предположила я. — Ведь часто случается, что доктора бьются изо всех сил, употребляют всевозможные медицинские препараты, но ничего не помогает… И вдруг самое простое народное средство ставит больного на ноги.

— А знаете, М. Г., вы почти угадали, хотя, разумеется, думаете совершенно о других средствах… Моя внучка действительно исцелилась средством народным, но вовсе не тем, о котором вы говорите. — Хозяйка ласково выпроводила внучку к гостям, чтобы откровенно переговорить со мной. — Вот так… Мой сын женился двенадцать лет назад. У него всего двое детей: Олечка и Саша. Оле одиннадцать лет, а Саше — семь. Когда Оля заболела, Сашеньки еще не было на свете. Оля была единственным ребенком, который составлял счастье нас всех. Как мы ее берегли, как лелеяли, говорить не буду, сами детей имеете, знаете, как они дороги для родителей.

И вдруг что же? Сначала начала жаловаться, что у нее болит головка. Померили температуру: 37 с небольшим. Сейчас же напоили чаем с малиновым вареньем, уложили в постель и думали, что к утру все пройдет. Но ночью Олечка спала плохо, головная боль на следующий день усилилась, позвали доктора. Доктор осмотрел больную и нашел, что ничего опасного нет, — в легкой форме инфлюэнца. Прописал лекарство и уехал. Пользовали мы его лекарством больную день, два, но ничуть не легче, температура поднялась до 39 градусов. Олечка пожаловалась, что правое ушко колет. Снова позвали доктора. Он нашел осложнение инфлюэнцы и стал опасаться нарыва в правом ухе. Ночью больная не спала, температура поднялась до 40. Боль в ухе была невыносимой.

Мы ночью снова позвали доктора, но он сказал, что лучше бы позвать специалиста по ушным болезням.

Представьте, в каком волнении мы все были! Сейчас же разослали карточки к ушным докторам с просьбой пожаловать к больной в 8 часов утра. Спасибо, доктора не отказали: явилось их четверо. Наш доктор рассказал им историю Олечкиной болезни, и все они начали со всех сторон осматривать ребенка, которая все время или жалобно стонала, или так громко кричала, что разрывала нам всем сердце. Страдания бедной девочки были столь ужасны, что удивляюсь, как мы с ума не сошли при виде ее невыразимых мучений. Но кончился осмотр, и доктора долго совещались. С ужасом ждали мы приговора. И он действительно был немилосердным. Доктора нашли, что у Олечки нарыв за барабанной перепонкой, что ему нужно дать окончательно созреть — на это необходимо три-четыре дня, — затем проткнуть барабанную перепонку и выпустить гной наружу. Если эта операция пройдет благополучно, девочка останется жива, лишь оглохнет на правое ухо. Если же не вскрыть барабанную перепонку, то от нарыва непременно произойдет заражение крови, и девочка умрет.

Я и теперь не могу спокойно вспоминать… Целых три дня продолжалась эта пытка. Никто из нас не раздевался, никто не думал прилечь. Все мы молча, на цыпочках, ходили или сидели около комнаты мечущейся страдалицы, и сами, кажется, не меньше страдали. Сколько горячих молитв было вознесено к небу, сколько горьких слез пролито нами в это время, одному Богу известно. Но, должно быть, чья-то молитва была услышана Господом.

Доктора, навещавшие больную по нескольку раз в день, успокаивая нас, два дня говорили, что болезнь идет вполне нормально, а на третий день сообщили, что завтра можно сделать операцию. Между тем страдания больной, а вместе с ней и наши в этот день достигли, кажется, небывалой степени. Страшно вспомнить: больная тяжело стонет, отец рвет на себе волосы, мать чуть с ума не сходит, извелась совершенно, я тоже ни на что не годна… И все мы сидим, как привязанные, около комнаты больной, изредка туда заглядываем, отойти не можем. Завтра, думаем, операция… Олечка или умрет, или на всю жизнь останется глухой. Господи, неужели нет средств избавить всех нас от столь невыносимых страданий. Да где же милосердие и любовь Господа!.. Мы были на грани полного отчаяния.

Сидим мы трое — сын, невестка и я, боимся слово сказать, все прислушиваемся к стонам умирающей и, изверившись в помощи земной, все еще не теряем надежды на помощь небесную и молим Врача душ и телес наших…

Вдруг входит няня Агафья Никитична и говорит:

— Батюшка барин, позвольте мне съездить на Смоленское кладбище к блаженной Ксении, я слышала, ее молитва многим помогает в горе и болезнях!

— Голубушка няня, — отвечает сын, — делай что хочешь, только помоги нам… Видишь, мы ничего не понимаем… Поезжай куда хочешь, только помоги нам, Христа ради!

Вышла няня, а мы все сидим. Сколько времени просидели мы так, уже и не знаю. Только замечаем, что стоны больной становятся как будто тише и тише и, наконец, совсем прекратились.

«Скончалась, бедняжка!» — мелькнуло в нашем сознании… и мы все трое ворвались в комнату Олечки. Смотрим: у кровати больной стоят няня и сиделка, больная лежит на правом бочку и тихо, спокойно спит.

— Слава Богу, — шепчет нам няня, — я съездила на Смоленское кладбище к блаженной Ксении, помолилась там, привезла с ее могилки песочку да маслица из лампадки. Теперь Олечке станет легче. Уже легче…