— Я жила два года в Лондоне, — сказала она, — и месяцами не знала, кто мои соседи. Их жизнь беспокойна. Никто не довольствуется малым. Каждый стремится всеми средствами нажить себе еще и еще. Меховое пальто сегодня, кольцо с бриллиантом завтра, телевизор послезавтра. Я видела людей, имеющих комфортабельные загородные виллы и машины последних марок, но я встречала и таких, у кого не было ботинок. Люди в этой стране не привыкли помогать друг другу. Дети не смотрят за стариками, ни у кого нет желания заботиться о другом. Все заняты погоней за деньгами.
— Послушайте, Бэрэл, — елейно улыбаясь, произнес патер, — такие вещи можно встретить и в Индии, по вы же не станете отрицать, что Англия — страна благочестивых людей. Еe церкви…
— Да, да, — вскинула голову Ивам, — ее церкви пусты, зато во время футбольных матчей полны стадионы.
Паства непочтительно хохотала.
— Как ты смеешь, Бэрэл! — крикнула английская миссионерка, преемница Мисс, но, спохватившись, проникновенно добавила: — Побойся бога.
— Не боюсь я вашего бога, освятившего эту несправедливость.
Паства ликовала. Миссионеры и патер, злобно поджав губы, демонстративно удалились. Это был окончательный разрыв. Но за этот разрыв пришлось дорого заплатить. По городу поползли слухи, порочащие медсестру. За ее спиной раздавались двусмысленные замечания и смешки. Европейские плантаторы отводили в сторону глаза, встречая ее на улице. Родители плакали и стыдили ее. Христианская община отказалась от нее. Однако и племя тода не считало Ивам своей. Некоторые помнили ее девочкой, приветливо с ней здоровались, но не больше. Ее приглашали в столичный госпиталь. Сестра, прошедшая стажировку в Англии, всегда желанный сотрудник. Она не поехала ни в Дели, ни в Калькутту. Ивам твердо знала, что ее место там, где живет ее племя. Ей надо было преодолеть тяжелую полосу отчуждения. Кто знает, сколько ей пришлось перенести для этого! Тогда ей казалось, что желанная цель близка. Она очень спешила, потому что каждый месяц в мандах шли погребальные церемонии. Тода умирали от голода, от антисанитарных условий, от холода. Сифилис, зловещий «подарок» английской колониальной армии, лишил племя потомства. «Еще десять лет такой жизни, — думала Ивам, — и я буду свидетелем погребальной церемонии последнего тода. Надо что-то делать».
В Утакамандском госпитале ей сказали, что в ее услугах не нуждаются. Сестры-христианки, перешептываясь и хихикая, бесцеремонно разглядывали ее, когда она вышла из конторки старшей сестры. Там ее предложение встретили презрительным удивлением.
— Вы хотите лечить тода от сифилиса? Но правительственный госпиталь этим не занимается. Вы хотите, чтобы у них были дети? Знаете ли, в Индии и так много детей, кто их будет кормить? Вы, конечно, можете идти и лечить их, вам никто этого не запрещает, но при чем тут госпиталь?
Ивам усмехнулась. Эти люди знали хорошо, при чем тут госпиталь.
Она обивала пороги утакамандскнх учреждений. В кабинетах чиновников Ивам встречала ухмылки, плохо маскируемое любопытство, хамство и полное нежелание помочь. По ночам она плакала от бессилия и жалости к себе и тода.
Когда она услышала, что в Утакаманд приезжает премьер-министр, она поняла, что судьба посылает ей единственный и последний шанс. Сейчас или никогда. Она знала о большой симпатии Джавахарлала Неру к людям племен.
…Ивам бросилась в толпу чиновников и высоких лиц, окружавших премьер-министра, как в холодную воду. Ее оттеснили, и она поняла, что тонет.
— Мистер Неру! — в отчаянии крикнула она и взмахнула рукой.
Премьер повернулся на крик и… протянул руку; чиновничий водоворот расступился перед этой рукой, и Ивам выплыла.
— Что с вами случилось? — улыбаясь, спросил Неру.
— Со мной — ничего. С тода. Оказывается, премьер знал ее племя.
— Конечно, конечно, — сказал он, выслушав ее сбивчивый рассказ. — Им надо помочь. Мистер Пракаса, — премьер повернулся к губернатору штата Мадрас, — что вы можете сказать по этому поводу?
— Мы немедленно уладим это дело.
— Как вас зовут? — Внимательные глаза Неру остановились на лице Ивам, как будто стараясь его запомнить.
Через несколько лет, в 1959 году, на публичном митинге в Котагири премьер среди множества лиц нашел Ивам. Она подошла к нему как старая знакомая, и чиновники расступились, почтительно давая ей дорогу…
Губернатор сдержал свое обещание. В 1952 году Ивам стала владелицей «воловьей упряжки». Работать было трудно. Не хватало лекарств, медицинских инструментов, не хватало денег на бензин, обычного человеческого сочувствия и желания ей помочь. С утра до вечера тряслась машина с синим кузовом по ухабистым горным дорогам. Вверх, вниз, вверх, вниз. Навстречу майскому жаркому солнцу, навстречу сентябрьским проливным дождям, навстречу ледяным январским ветрам. Флегматичный шофер-бадага подремывал в кабине, когда Ивам, захватив свой чемоданчик, пробиралась по горному бездорожью к очередному манду.
Результаты первого обследования превзошли самые мрачные ожидания Ивам. Восемьдесят два процента тода были заражены сифилисом и другими венерическими болезнями. В 1948 году у тода родилось всего три ребенка, в 1949 году — семь и в 1950 году — шесть. Многие из них не дожили до двух лет. Практически надо было лечить все племя. Но систематическое недоедание и тяжелый труд тода, а также алкоголь не давали возможности сделать это достаточно быстро. Тода встретили «воловью упряжку» несколько настороженно. Однако настороженность скоро прошла. Ивам знала язык тода, охотно участвовала во всех церемониях племени, помогала каждому, кто нуждался в этом. Ивам начала их лечить. С каждым месяцем, с каждым годом ее популярность в племени росла. Тода понимали, что эта небольшая крепкая женщина спасает их и их детей. Они признали ее своей, членом племени. А для нее каждый пациент был близким человеком. Поэтому, забывая об усталости и сне, она ехала и шла от манда к манду, соблюдая неукоснительно режим лечения и процедур. Конечно, было бы легче, если бы тода приходили в госпиталь. Но они боялись этого, и Ивам не хотела нарушать их традицию. Люди выздоравливали и становились на ноги. Первый результат труда Ивам дал себя знать в 1953 году. В мандах родилось сорок здоровых детей. Многие не хотели верить, что это умирающее племя вновь обрело будущее. За восемь лет население тода увеличилось на двести семь человек. Каждый родившийся ребенок — это и ребенок Ивам. Она огорчается, когда они разбивают себе носы и коленки, подолгу сидит возле них, когда они простуживаются и болеют, ругает матерей, если те не соблюдают необходимую гигиену. Она знает каждого по имени и в каком году он родился. Если долго не приходят за лекарством для ребенка, она приносит его сама.
Из манда в манд кочует песня, сложенная тода о сестре Ивам.
Кто видел двух прекрасных буйволиц?
Кто видел?
Это Ивам и ее машина.
Они пришли к людям семи земель.
Семь земель как корона Нилгири.
О прекрасные буйволицы!
Вы лечите женщин и мужчин,
Вы лечите все их болезни.
Сколько детей вы помогли родить тода!
И они будут жить.
Их отцы умрут, а они будут жить,
И племя будет жить.
О мудрые буйволицы!
Вы уносите с собой волнения людей.
У вас нет ног.
Но вы быстрее всех.
Кто может видеть внутри людей
без глаз?
Ивам и ее машина.
Обе они лечат наши болезни.
— Они прозвали меня буйволицей, но я не сержусь на них, — смеется Ивам. — Надо знать моих тода, чтобы оценить этот комплимент. Буйволица — самое дорогое для них.
— Ну а как насчет машины? — интересуюсь я. — Она, оказывается, тоже лечит.
— Представь себе. Разубедить их невозможно.
От центральной площади Утакаманда вниз ведут каменные ступеньки. Они упираются в небольшую аллею, обсаженную лиственницами. В конце аллеи — одноэтажный скромный дом. Половину его снимает Ивам. Дом не отличался бы от сотен других в городе, если бы не его странные посетители. Каждый день люди, завернутые в путукхули, стучатся в его дверь. Если хозяйки нет, они терпеливо ждут ее во дворе, поросшем зеленой травой. Каждый день у Ивам можно встретить тода. Они сидят на плетеных стульях просторной столовой, пьют чай и рассказывают новости. Некоторые из них не успевают засветло добраться до своих хижин, и тогда хозяйка гостеприимно предоставляет им ночлег. Приходят в одиночку, приходят семьями, а иногда и целым родом.