— Это, — тоном внушения произнес Мэтью, — я понимать решительно отказываюсь. Неужели вы хотите убедить меня в том, что я мог бы потерять голову, потому что осмелился прибегнуть к своим профессиональным познаниям, обследовал пациента и собирался дать ему лекарство?!

— И это совершенно очевидно, — столь же твердо заявила У Линь. — Рядом находилась принцесса Ань Мень, которая постаралась бы прийти вам на помощь, но если бы императорские лекари разволновались по-настоящему, то удержать от расправы команду телохранителей было бы невозможно. Вам бы определенно отрубили голову. Но император — человек мудрый. Он избавил вас от боли и унижения и поддержал ваши действия. И даже если бы он не смог излечиться от своего недуга, — а сейчас, кажется, он действительно выздоравливает, — вам бы уже никто не посмел бросить упрека.

— Но как же возможно, — не унимался американец, — чтобы целый народ жил в такой отсталости? Ведь сейчас, в конце концов, 1845 год, а не средневековье.

— В Срединном Царстве никто не имеет понятия о том, что такое средневековье. Никто не видел, как выглядит западный календарь. Время чудесным образом застыло в этой стране. Здесь мужчины и женщины работают как тягло, тащат за собой плуг по полям. Жизнь стоит мало, и все заглядывали в лицо смерти.

Он вздохнул, стараясь настроиться на размышления об удивительной стране, когда послышался стук в дверь и в комнату вошла служанка с огромным свертком. Совершив катоу, она положила его к ногам Мелтона.

Уже один этот адресованный ему поклон привел Мэтью в замешательство. Но, кроме этого, он понимал, что перед ним личная прислуга императора: значение оранжево-желтых одеяний он уже осознал.

Распростершись на полу, женщина не вставала, пока У Линь не сказала ей ласковым голосом несколько слов. Тогда женщина поднялась и вышла из комнаты.

Мэтью понял, что провинился: это он должен был обратить внимание на присутствие служанки и позволить ей встать на ноги. Как многое еще ему предстоит узнать!

У Линь улыбнулась.

— Кажется, в этом свертке кое-что для вас.

Он пожал плечами и, открыв сверток, невольно ахнул. Там, уютно закутанная в хлопковый ватин, покоилась ваза тридцати шести дюймов в диаметре и около двенадцати дюймов в глубину. То было самое изящное творение рук человеческих, которое когда-либо приходилось видеть Мэтью. Ваза, по-видимому, была изготовлена из одного куска нефрита. Стенки ее были так тонки, что казались прозрачными. На внешней поверхности были стилизованные изображения различных жанровых сценок, и, мельком приглядевшись к ним, молодой американский доктор вдруг понял, что они представляли китайского лекаря, врачующего пациентов — ученого, ребенка и крестьянку. Создатель этой вазы был выдающимся художником, и подарок был поистине царским.

У Линь прочитала его мысли и мягко улыбнулась.

— Да-да. Записки с именем дарителя здесь нет, и служанка тоже не назвала имени. Это означает, что император Даогуан решил сделать вам личный дар.

Мэтью был поражен.

— Но почему?

— Потому что он приходит в себя после страшного недуга, мучившего его еще вчера. Это его способ выразить вам свою признательность.

— Я совершенно потрясен, — проговорил он. — В жизни я не видел ничего прекраснее.

Она чуть застенчиво улыбнулась.

— Кто знает, быть может, тем самым император хотел сказать вам, что мы народ с предрассудками, но отнюдь не варвары. Только наследники величайшей из цивилизаций могли создать такую изумительную вазу.

Он вдруг почувствовал, как краска заливает его лицо.

— Кажется, я начинаю понимать. И боюсь, я был не прав.

— По поводу этого подарка я бы позволила себе одно замечание. Если бы император имел намерение признать, что именно он — даритель этой вазы, он бы нашел способ сообщить об этом. Однако он этого не сделал, и потому было бы верхом неприличия дать ему понять, что личность дарителя вам известна.

— То есть вы хотите сказать, что я не должен благодарить его? — спросил изумленно Мэтью.

— Совершенно верно, — ответила У Линь. — Если бы император решился возблагодарить вас за лечение, ему пришлось бы покончить с легендой о собственном вознесении, о том, что вы якобы врачевали не его, а кого-то другого. Я убедительно прошу вас поставить вазу на видное место в гостиной, а когда император явится к вам с визитом, что он непременно сделает, то увидит, что вы с почестями приняли его дар, и это доставит ему самое большое удовольствие.

— Наверное, должны пройти годы, пока уразумеешь, что можно, а что нельзя делать в Китае.

У Линь звонко рассмеялась.

— Боюсь, что да, — сказала она. — Я здесь прожила большую часть жизни и до сих пор не перестаю учиться.

Их беседу прервал громкий, резкий стук в дверь, и в апартаменты доктора вошел император Даогуан, облаченный в свое обычное потрепанное черное платье. На макушке, чуть колеблясь, возвышался символ его высочайшей власти — шапка, украшенная драгоценными камнями. Он выглядел гораздо бодрее, чем накануне, цвет лица уже не отдавал желтизной, однако он еще опирался на трость из слоновой кости.

Завидев его, Мэтью сделал попытку подняться, но У Линь поспешно зашептала ему на ухо:

— Нет-нет, не обращайте внимания. Император Даогуан сейчас невидим.

Император, однако, услышал ее замечание и подтвердил беспристрастно ее слова:

— Да, действительно. Император сегодня решил оставаться невидимым для человеческих глаз. — И он опустился на низкий стул как раз между У Линь и Мэтью и взял фрукт из стоящей рядом вазы.

— Я припоминаю, — сказал Мэтью, обращаясь как бы к самому себе, — что давеча мне пришлось оказаться в императорских покоях и разговаривать с человеком, которого я недавно врачевал. Я просил его не есть свежих фруктов по крайней мере еще двадцать четыре часа. При приеме лекарства, которое я даю этому человеку, фрукты строго противопоказаны. Они могут привести к серьезным расстройствам желудка.

Император поспешно отодвинул от себя вазу, и, бросив последний жалобный взгляд на румяные персики, отвернулся, чтобы более уже не глядеть на них.

— Полагаю, что У Линь еще не знает интересных новостей, — сказал он для удобства гостя по-английски, — и это не удивительно, ибо последний высочайший указ пока не увидел света.

Девушка, не отвечая прямо, неопределенно кивнула.

Мэтью понимал, что, когда император заявлял о своей «невидимости», никто прямо не мог ответить на его реплики.

— Дворцовые лекари сегодня вечером будут в неистовстве, — проговорил император, не на шутку смутив Мэтью тем, что захихикал и весело потер руки. — Им и так было не по себе вчера, когда заморский дьявол, который занимается врачеванием, исцелил некоего субъекта и поставил его на ноги в удивительно короткий срок. Сколько же из них выплеснется злобы, когда они узнают о подписании высочайшего указа, который позволит доктору Мелтону заниматься медицинской практикой при императорском дворе в Запретном городе и в любом другом месте нашего Царства по его желанию. Он может использовать и практиковать свои знания и навыки и не обязан соблюдать обычаи Срединного Царства.

Сначала Мэтью просто испытал облегчение и был приятно удивлен. Лишь взглянув на лицо У Линь, он понял, что ему оказана величайшая честь. Получить такого рода привилегии было событием уникальным в новейшей истории Китая. Предоставив доктору подобные права, император тем самым демонстративно отказался от традиции, которой беспрекословно следовали его маньчжурские предки в течение нескольких столетий. Он возвестил о начале новой эры. Движение вперед будет осуществляться медленно, порою едва ощутимо — но поворота назад уже не случится.

Император поднялся со стульчика.

— Думаю, — сказал он мечтательно, словно бы обращаясь к самому себе, — что У Линь и доктор Мелтон порадуются новому указу, который будет во всеуслышание объявлен в конце дня.

Мэтью не мог допустить, что император Даогуан ушел, не выслушав выражений его благодарности. Однако он предусмотрительно воспользовался приемами, перенятыми у самого повелителя Срединного Царства.