Специальная и очень красивая форма синего цвета и содержание, по крайней мере, вдвое большее, чем у обыкновенного строевого офицера, являлись прерогативами этой службы. Общество вообще не любит тех, кто его охраняет. «Синие мундиры» Отдельного корпуса жандармов стали скоро в императорской России предметом затаенного опасения населения, а среди постоянно фрондирующей знати синонимом «нежелательного гостя», от которого надо держаться подальше и, во всяком случае, в «свой круг» не принимать без крайней надобности.

В то «николаевское время» не требовалось никакого специального экзамена для офицеров, которые поступали в Отдельный корпус жандармов, и они учились на практике и по разъяснениям старших. Все было примитивно до крайности, как, впрочем, примитивна была и жизнь тогдашнего

мемуарах

обывателя. Политическая жизнь русского обывателя того времени была столь тиха, что, если бы жандармские офицеры тогда задумали и смогли применить все тонкости агентурного и розыскного обследования начала XX века, они, пожалуй, не достигли бы результата. Типами пресловутых «николаевских солдат» несомненно в полной мере были первые представители Отдельного корпуса жандармов. Власть могла положиться на них смело. Но у старших чинов Корпуса жандармов того времени было одно уязвимое место, своеобразная «ахиллесова пята», которая препятствовала создать из организации, обслуживаемой ими, настоящую «политическую полицию».

Эти старшие чины Отдельного корпуса жандармов - офицеры российской императорской армии - были, что называется, «кость от кости» тогдашнего дворянства; многие набирались по знакомству с высшими представителями служебной знати и принадлежали к старому родовому дворянству. В русском дворянстве, как известно, утвердился издавна предрассудок, доживший чуть ли не до революции, что «дворянину невместно», неприлично заниматься «делами», «торговлей» и всем тем, что включает понятие постоянного, непрерывного, усидчивого и тяжелого труда, физического и даже умственного. С таким предрассудком, впитанным в плоть и кровь каждого дворянина, трудно было ожидать, что офицер Отдельного корпуса жандармов, дворянин по происхождению и офицер российской армии по службе, стал заниматься «черной работой» политической полиции.

Работа и служба каждого чина политической полиции требует прежде всего изучения порученного ему дела. Русский же дворянин того времени, да еще офицер по образованию, не был склонен к чему-либо систематическому. Военная наука тогда была несложна; военная техника, требующая специального изучения, была в зачаточном состоянии. «Пуля - дура, штык - молодец!»¹⁰ Что касается политических и социальных наук, то эта область была совершенно закрыта для военного времени. «Военные - вне политики!» было подлинным лозунгом армии.

И вот офицеры армии, несведущие в делах, которые они были призваны разрешать с момента их включения в состав «политической полиции», оказывались как бы перед стеной, и то, что подготовлялось, таилось за ней и просачивалось иногда наружу, они не могли ни усвоить, ни правильно оценить - не потому, что они были сплошь «тупицы» или «продувные жулики», как полагал Локкарт, а потому, что тогдашняя государственная система, основанная на «нерассуждающей» дисциплине и дворянских предрассудках, мешала той живой и инициативной работе, которая требуется от политической полиции. Эта система, хотя значительно ослабленная и ре-

Poccuir^^e мемуарах

формированная, продолжала, к сожалению, оставаться и значительно позднее.

В тихое и спокойное время царствования Николая I эта система помешала руководителям политической полиции подготовить чинов Отдельного корпуса жандармов к их сложной и ответственной работе. Надобность в такой работе возникла скоро. Наступили смутные времена со слишком быстрым и внезапным потоком освободите, ьных реформ Императора Александра II. Для поддержания в огромной стране порядка в царствование Императора Александра II власть обладала ничтожной по силе и вооружению общей полицией и еще более ничтожной политической полицией.

Оценивая политическую полицию 70-х годов, известный бывший] народоволец Лев Тихомиров в своих записках об эпохе «Земли и воли» писал: «…Третье отделение находилось (в 1878 г.) в слабом и дезорганизованном состоянии, и трудно себе представить более дрянную политическую полицию, чем была тогда. Собственно, для заговорщиков следовало бы беречь такую полицию; при ней можно было бы, имея серьезный план переворота, натворить чудес…»¹¹

Лев Тихомиров правильно оценивает политическую полицию к концу царствования Александра II. А ведь к этому времени российская политическая полиция в лице Отдельного корпуса жандармов имела за собой 50 лет практики.

Одновременно я хочу привести здесь мнение о политической полиции той же эпохи, т.е. примерно 60-х и 70-х годов, советского историографа А. Шилова: «Мною было указано на низкий уровень агентов политической полиции и на то, что их донесения не выходили из пределов данных “наружного наблюдения ’ или сообщений о “толках и слухах”. Никакой “внутренней агентуры”, дававшей впоследствии столько ценных для охраны сведений, не существовало. Данные “наружного наблюдения”, “толки и слухи”, перлюстрация писем, материалы, получаемые при обысках, и “откровенные показания” раскаявшегося или доведенного какими-либо мерами до “раскаяния” допрашиваемого - вот чем располагало Третье отделение в начале 1860 г.»¹².

В этой большевистской оценке политической полиции 1860 года много верного, как и верна оценка той, им называемой «охраны», в которой я служил с 1906 по 1917 год.

Прослужив около трех лет в 7-м гренадерском Самогитском полку и не чувствуя призвания к строевой службе, я стал намечать себе иное служебное поприще. В это время мой старший брат Николай служил в Московском жандармском дивизионе, будучи незадолго до этого переведен в него из 10-го драгунского Екатеринославского полка. По его совету я возбудил ходатайство о прикомандировании меня к тому же дивизиону для совместного служения с братом.

Ходатайство мое было удовлетворено, и в мае 1898 года я был прикомандирован к Московскому жандармскому дивизиону, начав, таким образом, свою почти двадцатилетнюю службу в Отдельном корпусе жандармов, прерванную революцией 1917 года, когда я состоял начальником отделения по охране общественной безопасности и порядка в Москве.

Служба в Московском жандармском дивизионе была, однако, почти исключительно строевой, и для меня она была только временным этапом к дальнейшей службе в Отдельном корпусе жандармов, несколько облегчая путь к зачислению в так называемый «дополнительный штат» Корпуса, к чему, собственно, я и стремился.

Жандармский дивизион являлся как бы парадным придатком к полицейской организации обеих столиц - Петербурга и Москвы - и Варшавы. Командование этими дивизионами было чистейшей синекурой и являлось одной из самых завидных должностей в Корпусе. В порядке подчинения командир дивизиона имел двух ближайших начальников: в административном он подчинялся градоначальнику и в строевом - начальнику местного жандармского управления. Для первого - жандармский дивизион был «чужой» и потому рассматривался им как неизбежное и неотвратимое зло и

мемуарах

помеха для учреждения «своей» конной полиции, которая была заведена за несколько лет до революции. Этой конной полиции дали какую-то среднюю форму между общеполицейской и жандармской и снабжали бракованными конями из жандармского дивизиона. Чины этой конной полиции были вполне «в руках» градоначальника, знали наружную полицейскую службу лучше чинов жандармского дивизиона, и поэтому у них с градоначальством никаких «трений», наблюдавшихся в мое время между чинами дивизиона и чинами общей полиции, быть не могло. Что касается второго подчинения, то достаточно указать на обстоятельство, что начальники губернских жандармских управлений были в подавляющем большинстве по своей прошлой службе пехотинцы, а им приходилось инспектировать и направлять службу чисто кавалерийской организации, какой был жандармский дивизион. На этой почве происходили часто забавные инциденты.