Насколько хорош Воссоздатель Фравы?

Доживет ли Шай до утра?

Она не спала. Хотя хотела и должна была. Ждать часы, минуты и секунды стало мучительно долго. Но мысли о том, что они придут за ней, пока она спит, были куда ужаснее.

Измученная, Шай всё-таки встала и извлекла некоторые бумаги о жизни Ашравана. Охранники, играющие в карты за её столом, посмотрели на неё. Один из них даже сочувствующе кивнул, видя её усталость и покрасневшие глаза.

— Свет слишком яркий? — спросил он, указывая на лампу.

— Нет, — ответила Шай. — Просто никак не перестану думать кое о чем.

Она провела ночь в постели, мыслями полностью погруженная в жизнь Ашравана. Жаль, нет записей… Шай разочарованно вынула чистый лист и снова стала делать пометки. Она добавит их в книгу, которую ей вернут. Если вернут…

Похоже, она наконец поняла, почему Ашраван утратил свой юношеский оптимизм. По крайней мере она знала, сочетание каких факторов подтолкнуло его к подобному. Отчасти — повальная коррупция, но это не главное. Опять же, недостаток уверенности в себе, но и это не было решающим фактором.

Нет, Ашраван потерпел крах в самой жизни. Жизнь во дворце, как часть империи, тикающей подобно часам. Всё работало. Конечно, не так, как хотелось бы. Но ведь работало.

Побороть продажность и бюрократию требовало воли, которую еще нужно собрать в кулак. А он жил расслабленно. Нет, Ашраван не был ленив, но это и не нужно; бюрократия своим тяжелым механизмом всё перемалывала. Ведь можно сказать, что в следующем месяце обязательно приду и потребую исполнение изменений. Но мощный коррупционный поток с каждым разом было всё труднее остановить, к тому же намного легче просто плыть по течению великой реки, именуемой Империей Роз.

Под конец он стал более мягким и потакающим. Теперь его главным образом заботила не жизнь своих подданных, а убранство и красота дворца. Он позволил арбитрам брать на себя всё больше правительственных функций.

Шай вздохнула. Даже это описание было слишком упрощённым, ведь совсем не учитывало каким человеком он был и каким стал. Хронология событий не говорит о его характере, любви к дискуссиям, о взглядах на красоту, или о привычке писать ужасные, посредственные стихи, а затем ожидать от окружающих похвалы.

Это также никак не говорило о его высокомерии или о тайном желании стать кем-то другим. Именно поэтому император постоянно перечитывал свой дневник, выискивая, вероятно, тот момент, когда он пошел по неправильному пути.

Ашраван не понимал. Редко бывает в жизни, когда можно с четкостью сказать — вот здесь ты оступился. Люди меняются медленно и незаметно. Не бывает так, что сделал шаг — и вот ты уже очутился где-то в другом месте. Поначалу ты отходишь чуть в сторону, стараясь не натыкаться на дорожные камни. Затем какое-то время ты идешь вдоль дороги, а потом делаешь еще один шаг, ступая на мягкую почву. После чего, немного задумавшись и ничего не замечая вокруг, начинаешь всё сильнее и сильнее сворачивать с курса… И вдруг оказывается, что ты уже в каком-то другом городе и удивляешься, отчего же знаки не привели тебя туда, куда ты направлялся…

Дверь в комнату отворилась.

Шай подскочила на кровати, чуть не выронив свои записи. Они пришли за ней.

Но… нет, уже наступило утро. Свет пробивался сквозь витраж, стражники стояли и потягивались. Дверь открыл Клеймящий. Похоже, он снова был с похмелья и, как обычно, нес стопку бумаг.

«Сегодня он рано, — подумала Шай, глядя на карманные часы. — Почему, он ведь вечно опаздывает?»

Клеймящий сделал надрез и молча запечатал дверь, руку Шай обожгла боль. Он выскочил из комнаты, будто спешил на важную встречу. Шай уставилась ему вслед и потрясла головой.

Через минуту дверь открылась вновь и вошла Фрава.

— О, уже проснулась, — произнесла она в тот момент, когда стража приветствовала её. Фрава с шумом хлопнула книгой о стол. Выглядела она раздраженно. — Писцы закончили. Возвращайся к работе.

Фрава суетливо покинула комнату. Шай откинулась в постели и облегченно вздохнула. Уловка сработала. У неё есть еще несколько недель.

— Получается, этот символ, — Гаотона указал на зарисовки будущих главных печатей, — означает конкретный момент времени, правильно? Семь лет назад?

— Да, — ответила Шай, сдувая пыль с только что вырезанного штампа. — Ты быстро учишься.

— А как же, ведь ежедневно я, можно сказать, подвергаюсь хирургическому вмешательству. Поэтому хотелось бы больше знать, какими ножами оно осуществляется.

— Изменения не…

— Непостоянные, — перебил он. — Ты уже говорила, знаю.

Он протянул руку к Шай, чтобы она поставила печать.

— Если порезаться единожды, то ранка затянется. Но если одно и то же место резать каждый день — будет шрам. Не вижу разницы: с душой должно быть также?

— Конечно, за исключением того, что всё совсем не так, — ответила Шай, прижимая печать к его руке.

Он так до конца и не простил ей то, что она сожгла шедевр ШуКсена. Она видела это. Старик больше не был разочарован в ней, он злился.

Гнев со временем исчез, и у них снова были нормальные рабочие отношения.

Гаотона поднял голову.

— Я… Ммм… странно.

— Странно, в каком смысле? — спросила Шай, отсчитывая секунды по своим карманным часам.

— Я помню, как сам себя уговаривал стать императором. И… и я так злился на себя. Мать света… неужели он и правда так обо мне думал?

Штамп действовал пятьдесят семь секунд. Неплохо!

— Да, — ответила она, когда метка исчезла. — Я считаю, что именно так он к тебе и относился.

Шай почувствовала волнение. Наконец-то печать заработала!

Она была уже очень близко к пониманию личности императора и вот-вот соберет всю мозаику. Всякий раз, когда Шай работала над чем-то большим, будь то картина, скульптура или печать для человеческой души, всегда наступал такой момент, когда она вдруг отчетливо видела будущий результат целиком задолго до завершения. Когда такой момент наступал, работа была закончена, и фактическая доработка становилась формальностью.

Точно также, перед ней уже был образ императора, вся его душа, лишь с небольшими пробелами. Она тянулась в самые отдаленные уголки его сущности, стремясь понять, сможет ли вернуть его к жизни. Шай уже столько прочла о нем, что Ашраван стал ей близким другом, поэтому довести начатое до конца превратилось в необходимость.

А с побегом можно было и подождать.

— Это та самая, верно? — спросил Гаотона. — Та печать, которую ты безуспешно пробовала несколько раз, о том, почему он решил стать императором.

— Да, — вымолвила Шай.

— Его дружба со мной…, — пробормотал Гаотона. — Ты сделала так, чтобы его решение зависело от наших отношений, и… и от чувства стыда, которое он испытывал в разговорах со мной…

— Да.

— И это сработало.

— Да.

Гаотона сел обратно.

— Мать света… — прошептал он снова.

Шай положила печать к тем, что уже были проверены.

За последние несколько недель каждый из арбитров успел навестить её, подобно Фраве, обещая горы золота за контроль над императором. Только Гаотона ни разу не пытался её подкупить. Честнейший человек, и на самом верху правления империей. Невероятно. Использовать его будет гораздо сложнее, чем ей бы того хотелось.

— Должна сказать, — заметила Шай, повернувшись к нему, — ты снова меня поразил. Думаю, мало кто из Великих стал бы тратить время на изучение печатей души. Они стараются избежать того, что считают злом, даже не пытаясь понять. Ты изменил свое мнение?

— Нет, — отрезал Гаотона. — Я по-прежнему считаю твоё ремесло если не злом, то, по крайней мере, кощунством. И всё же, кто я такой, чтобы судить? Наше правление полностью зависит от тебя и того ремесла, что мы так свободно называем мерзостью. Жадность до власти превзошла нашу совесть.

— В отношении прочих арбитров это так, — подметила Шай, — но у тебя другой мотив.