Фреска «Освобождение Петра», расположенная над окном соседнего зала, напротив, показывает нам все, на что был способен Рафаэль в изображении христианской легенды, где спиритуальная мистика смешивается с драматическим чувством в грозной реальности. Этот эпизод взят из «Деяний апостолов». Сквозь железную решетку тюрьмы видна удивительная сцена. Петр, сидящий у стены, спит мертвым сном. Ангел Господень будит его. Апостол, со склоненной головой, колеблется в сомнамбулическом сне. Но, послушный грациозному движению ангела, который словно поднимает душу спящего, как цветок в ночи, Петр медленно поднимается, чтобы последовать, как во сне, за своим небесным проводником. Эта светящаяся группа, выделяющаяся из сумрака темницы, с трудом различимая сквозь страшные решетки тюрьмы, производит впечатление сверхъестественного. Кажется, что тебя касается духовный свет. Два других эпизода, образуя триптих вместе с этой центральной сценой, обрамляют ее. Слева стражник, сидящий на лестнице около тюрьмы, держит факел. Его красноватый свет освещает спящих товарищей и отражается на лице часового. Свет тревожный и коптящий, совершенно иной, чем белый свет, озаряющий внутренность тюрьмы. Земной свет беспомощен перед светом божественным. Ангел вошел, но стражники ничего не видят. То проник дух, невидимый и тонкий. Засовы, решетки и стены не могут помешать ему. А по другую сторону тюрьмы виден пробудившийся апостол, сопровождаемый безмятежным ангелом, выходящий из запертых дверей при свете звезд. Искусным распределением светотени художник сделал ощутимым присутствие духовного мира, который проникает сквозь грубую материю, мир невидимый и неощутимый, но непобедимый и мощный.

В ложах галереи, которые обрамляют Дамасский дворик, развертывается история еврейского народа. Эти фрески выполнены учениками Рафаэля, но все они написаны по эскизам мастера. Повсюду видна его манера, его совершенное искусство композиции, неисчерпаемое богатство его фантазии. Изящество поз, волос и драпировок поистине уникально. Рассмотрим, например, серьезного архангела, изгоняющего из рая Адама и Еву. Левой рукой он мягко касается плеча прародителя. Посланец Иеговы не гневен. Несмотря на меч, пылающий в его правой руке, он испытывает жалость к плачущей чете, которая отведала плод с древа познания Добра и Зла и которую ждет столь мрачная судьба. Можно вспомнить также Авраама, принимающего трех ангелов, Иосифа, истолковывающего сон фараона, и группу молодых прислужниц, собирающих на Ниле цветы лотоса, в то время как египетская принцесса забирает младенца Моисея из плывущей корзинки. Это совершенство повествовательного стиля в живописи. Эти классические чарующие образы, бесконечно воспроизводившиеся, обольстили христианский мир и придали его религии новую мощь.В своих ватиканских фресках Рафаэль достиг апогея своего гения, эстетических вершин, каких не достигал до него ни один художник. Мог ли он вырасти еще после этого? Не должен ли он был умереть в своем расцвете, чтобы не низвергнуться с такой вершины? Да, согласно античной пословице, он должен был умереть молодым, как и все те, кто был любим богами. Он не должен был познать, подобно Микеланджело, несчастья старости и увидеть, как омрачается его горизонт в пучине бедствий, обрушивающихся на разоренную и порабощенную Италию. Но перед смертью он должен был еще подняться на высший этап в своем посвящении – и при этом вновь ощутить борьбу между двумя силами, занимающими два полюса его поразительно уравновешенной натуры.

III. Меж двух полюсов. «Галатея», «Сикстинская мадонна» и «Преображение»

Восшествие Льва Х в 1513 году на папский престол знаменовало триумф эллинистического начала в итальянском искусстве. Новый папа стал самым образованным из меценатов. Яркая и светоносная атмосфера его двора оказала счастливейшее влияние на художника из Урбино, остававшегося молодым еще и в своей цветущей зрелости. К счастью и славе его, этот редкостный цветок распустился во всей удивительной красоте и тонком аромате.

Джованни Медичи, принявший имя Льва Х при восшествии на Святейший престол, был сыном Лоренцо Великолепного. Он и сам бы заслужил это славное прозвище, ибо он обладал тончайшей чувствительностью в искусстве. Все, что его отец сделал во Флоренции, он сделал в Риме в огромном масштабе. У него было столько же чувства прекрасного, сколько достоинства и гордости. По универсальности познаний и утонченности вкуса Лев Х был самым блестящим коллекционером ХVI века. Он владел прекрасными медалями, ласкал прекрасную мраморную статую, восхищался богатыми красками на картине искусного живописца. Его щедрость к художникам всякого рода и любой школы не знала границ. Каждое утро он приказывал принести ему блюдо, покрытое малиновым бархатом и наполненное золотыми монетами. Оно служило для небольших подарков. К вечеру блюдо пустело. Он покровительствовал Микеланджело, Браманте, Бенвенуто Челлини и десяткам других. Но Рафаэль, скромный, усердный, неутомимый Санти, которого легион учеников считал королем живописцев, стал его любимцем.

Рафаэль Санти. Триумф Галатеи. 1515　г.

Рим, вилла Фарнезина

Праздник восшествия на престол Льва Х отличался необычайной пышностью. Он произвел удивление в Риме, который, казалось бы, уже утратил способность удивляться, столько он видел фантастических празднеств, и остался легендарным в его хрониках. Современники перечисляли детали, которые стали главной нотой правления этого папы. В то время как кардиналы с большой помпой праздновали официальную церемонию интронизации, римский народ предавался на улицах чисто языческому ликованию. Дома были украшены разноцветными тканями. Повсюду были видны импровизированные часовни, триумфальные арки, украшенные гирляндами цветов, античные статуи в нишах. Шумные толпы теснились возле этих маленьких храмов, где Венера, Ганимед, Вакх, Меркурий, Геркулес, наряду с Христом и Богоматерью, находили своих почитателей. Уличные фонтаны изливали на прохожих веселящее, искрящееся вино орвьето, которое пили полными кубками и вволю. Вокруг этих чанов изобилия транстеверинки в алых корсажах плясали с пастухами из римской округи, слово вакханки и фавны с Сабинских гор собрались, чтобы приветствовать возрождение своих богов. Процессии, песни и танцы продолжались несколько недель. На празднике хватало и смешного. Ибо куплетист Барбарелло, взгромоздившийся на слона, был коронован на Капитолии, а Рафаэль был вынужден изобразить его вместе с этим слоном.

Нужно ли удивляться, что среди опьяняющих ароматов язычества, пробужденного от векового сна, впечатлительный гений Санти погрузился в эту античную роскошь? Волна чувственности, прелестной и смущенной, захлестнула фрески, которые он писал в Фарнезино для богатого сиеннского банкира Агостино Киджи. Нельзя сказать, что эта иллюстрация к истории Психеи возвращает глубокий смысл самому духовному мифу античности, но он выражает здесь удивительную грацию. Когда входишь в этот белый зал, такой веселый, и поднимаешь глаза к его своду, фризу или парусу, тебя сразу заливает симфония розовых тонов. Ибо вся она розовая – эта Психея, склонившаяся со светильником над своим таинственным возлюбленным. Розовый также и летающий Купидон, розовые и боги, которые с Олимпа созерцают патетическую идиллию. Это живопись совершенно античная в том смысле, что фигуры в ней важнее лиц. Их немного тяжеловатые тела совсем не прозрачны в их привлекательной пышности. Их плоть роскошна, а в жилах течет амброзия. Тонкий аромат амбры, мускуса и роз, веяние нектара спускается с этого свода на зрителя, когда он смотрит на Амура и Психею, легко переходящих с неба на землю и с земли на небо. Но ничего лишнего, никакого насилия, никакой грязи нет в этих эфирных пространствах. Дыхание аркадийской невинности охватывает нас, подобно теплому ветру, скользящему над юностью мира.

Более совершенна по замыслу и стилю, но еще более страстна фреска «Галатея». Эта Галатея могла бы быть Венерой по своей красоте и трепещущей прелести. Она легко скользит в своей перламутровой раковине по лазурной волне. Жест, которым ее руки держат вожжи дельфинов, удивительно изящен. Ее тело, шея и голова обращены к небу. Кажется, что она предлагает богам охватить ее сердце и утолить ее жажду любви. И эти боги наводняют землю и море своими весенними ручьями. Легкие облака плывут в синеве. Сильный ветер веет над океаном, приподнимает одеяние нимфы, развевает ее волосы и обнажает перед лицом неба ее прекрасное тело, открытое поцелуям воздуха. Прекрасная нимфа сидит у ног Галатеи, на краю ее раковины, с выражением тонкой насмешки. Она словно говорит тритону, обнимающему ее стан: «Попробуй, удержи меня; я выскользну, как угорь». А маленький Амур, который на первом плане развалился на самой поверхности воды, ухватившись за плавник дельфина, показывает на три фигуры перламутровой раковиной и восклицает: «Следуйте все за мной; повинуйтесь закону любви!»