– Кто твои родители? Откуда ты?

– Не знаю! Ребенком я была куплена на базаре невольников и с тех пор стала рабыней Шахир-Сулеймана. Он научил меня читать и переписывать книги, их сшивать и рисовать картинки тушью, красной киноварью и золотом. Я благодарна ему, так как, зная это ремесло, я всегда найду работу и не умру от голода.

– Значит, ты девушка?

– Да, меня зовут Бент-Занкиджа.

– Если ты сделаешь то, что обещала, — говорил Джелаль-эд-Дин холодно и спокойно, хотя сердце его затрепетало как птица, — то я заплачу тебе за каждую страницу по динару. А на каждый палец надену по кольцу и руки твои украшу браслетами!

Девушка опустила глаза, и две светлые слезы, скатившись по ее щекам, упали на страницу древней книги.

– Благодарю тебя, щедрый батыр, но мне ничего этого не нужно!..

Джелаль-эд-Дин на мгновение задумался:

– Я выкуплю тебя из рабства! Я подарю тебе свободу!..

Дрожащим от волнения голосом она с трудом проговорила:

– Через сорок дней ты получишь обещанную книгу... Никакой награды за нее я не хочу... Если же ты подаришь мне свободу, то, клянусь, я сама приду к тебе, чтобы стать твоей подругой и не расставаться с тобой никогда.

Джелаль-эд-Дин вскочил... Слова девушки поразили его... Но в это время проснулся летописец Шахир-Сулейман, и Джелаль-эд-Дин, скрывая охватившие его чувства, с достоинством поблагодарил старика, обещав ему на другой день прийти снова, чтобы слушать дальше повесть о жизни и подвигах Искендера Непобедимого...

В этот знаменательный день старая царица Туркан-Хатун с утра была взволнована в ожидании важных событий. Она отхлестала по щекам всех своих служанок, а двоих таскала за волосы, ударяя лицом об пол, и перешла в зал, где придворная мастерица осторожно подсурьмила ей ресницы, накрасила синей краской брови от виска до виска, изогнув их, как крылья хищной птицы. Она набелила ей лицо и нарумянила щеки. Туркан-Хатун то и дело поглядывала в отшлифованное серебряное зеркало и в конце концов осталась довольна своим отражением.

Затем она выгнала из тронного зала всех служанок, надвинула на голову тюрбан пестрого шелка, с пышным султаном из перьев белой цапли, и с милостивой улыбкой разрешила войти своему любимцу, бывшему простому водоносу, персу Мухаммеду Бен-Салиху, которого она за его красоту и стройный девичий стан назначила управляющим всеми своими поместьями.

Он вошел, гордый и наглый, сознавая свою власть над обожающей его старой шахиней. Он не скрестил рук на груди, как полагалось, заложил их за пояс и, выпрямившись, подходил к ней, поскрипывая красными сафьяновыми сапогами, сдвинув изогнутые брови, стараясь изобразить на лице негодование и тоску.

Туркан-Хатун сидела на восьмиугольном серебряном троне и беспокойно двигалась, оправляя складки широкого парчового платья.

– Я давно добиваюсь, чтобы меня к тебе впустили, радость моих очей! Но, видно, на меня смотрят по-прежнему как на простого водоноса и гуляма 12. Вот мне награда за мою многолетнюю преданность тебе, прекраснейшая звезда вселенной!

Шахиня, прикрывая расшитым цветными шелками платком накрашенный рот, отвечала воркующим голоском:

– Почему ты так взволнован, мой возлюбленный? Мои обещания будут исполнены. Я же обещала тебе, что сегодня сюда прибудет Хорезм-шах и он тебе предоставит самое высокое положение, какое только может присниться сыну Адама.

– Я перестал верить твоим обещаниям! Я клянусь, что если Хорезм-шах Мухаммед не выдвинет меня на высшую ступень, то я уйду в пустыню.

Он повернулся и быстро направился к выходу, резко отбросив руки шахини, желавшей его обнять, и, снова надменный, чувствуя обаяние своей красоты, вышел из полутемного зала.

Кипчакские ханы с отрядами телохранителей уже съехались, запрудивши улицу, двор и сад шахини. Знатнейшие из них проходили в тронный зал, низко склоняясь, приближаясь к Туркан-Хатун, говорили пышные приветствия и затем садились вдоль стен на длинных узких коврах, положив на колени свои мечи. Вопреки обычаю, все ханы явились вооруженными, некоторые даже в кольчугах и металлических шлемах и латах.

Хорезм-шах, вместе с наследником Джелаль-эд-Дином и несколькими приближенными, прибыл в назначенное время, после второй молитвы муэдзина, призывавшей правоверных с высокого стрельчатого минарета. Шах был в парчовой одежде, с украшенной драгоценными камнями золотой саблей на боку. Огромную белую чалму перевивали алмазные нити.

Когда Хорезм-шах, войдя в тронный зал, увидел множество кипчакских ханов, стоявших на коленях, опираясь на мечи, он на мгновение остановился и обвел всех недоверчивым, угрюмым взглядом. Сделав приветственный знак, подняв ладони и проведя ими по черной бороде, произнес молитву. Все ханы, низко склонившись, повторили приветствие и молитву. Один хан громко воскликнул:

– Да здравствует и царствует много лет наш возлюбленный шах, непобедимый новый Искендер, Мухаммед Алла-Эддин!

И все ханы многоголосым хором повторили это восклицание.

Хорезм-шах сделал несколько шагов вперед. Еще ослепленный ярким солнцем, он с трудом различал в полумраке зала, с отполированными деревянными стенами и решетчатыми окнами, светящуюся золотой парчой свою пышную мать, восседавшую на серебряном троне. Сложив руки на груди и слегка склонившись, Мухаммед быстро подошел к матери и прошептал:

– Селям, почитаемая и любимая, свет добродетели, образец справедливости!

Складки золотой парчи зашевелились. Пестрый тюрбан с пучком белых перьев низко склонился, коснувшись пола. Сделав сыну земной поклон, шахиня снова взобралась на трон.

– Бедная, несчастная вдова, мать твоя приветствует величайшего правителя вселенной! Окажи мне почет и радость и сядь рядом со мной!

Мухаммед выпрямился, поднял глаза и увидел перед собой маленькое лицо, густо покрытое белилами и румянами, и черные колючие глаза, в которых дрожали красные огоньки.

Туркан-Хатун, подобрав под себя ноги, сидела на восьмигранном серебряном троне, похожем на большой поднос. Мухаммеду, как верховному правителю страны, следовало сесть рядом с матерью, но на троне не оказалось места: все было занято ее парчовым платьем, и шах опустился рядом на ковер. Этого только и добивалась Туркан-Хатун, желая показать своим кипчакам, что могущественный Хорезм-шах сидит ниже ее.

Шахиня заговорила вкрадчиво, стараясь придать нежность своему низкому голосу, тряся головой, и ворох перьев на ее тюрбане дрожал:

– Я просила навестить меня, величайший возлюбленный сын мой, чтобы вместе обсудить важные дела. Они касаются счастья и благополучия нашего прославленного рода Хорезм-шахов. Надо оберегать наш трон, нашу власть и защитников нашей власти. Помни, что только одни кипчаки — верные защитники нашего трона. Все же другие племена, населяющие земли Великого Хорезма, ненадежны, вечно недовольные и бунтующие. Их нужно крепко держать за горло, подняв над ними кипчакский меч.

Джелаль-эд-Дин, войдя вслед за отцом и выразив почет бабке, встал в стороне, близ большого расшитого шелками занавеса, спускавшегося с потолка и прикрывавшего стену. Ветер слегка шевелил узорчатую ткань, позволяя видеть за ней широко раскрытую дверь, ведущую на балкон. Наследник был в полосатом красном чекмене с серебряным поясом и мечом в зеленых сафьяновых ножнах. Голову его украшал тюрбан из шафрановой индийской шали. Услыхав речь Туркан-Хатун, Джелаль-эд-Дин спокойно положил ладонь на рукоять меча, предчувствуя, что кипчакские ханы могут обрушить свою ненависть на него.

Хорезм-шах молчал, как бы обдумывая слова матери, и потом сказал:

– Я слушаю тебя, моя премудрая родительница, охраняющая наше гнездо и незыблемость трона Хорезм-шахов.

– До моей скромной хижины долетели слухи, будто ты готов к новым походам в отдаленные страны... Если вдруг ты погибнешь мучеником за правую веру, то здесь, без твоей могучей руки, возможны кровавые беспорядки, да оградит нас от них всесильный аллах! А так как наследник престола, мой беспокойный и надменный внук Джелаль-эд-Дин, предпочитает перешептываться с туркменами, готовыми вырезать всех нас, кипчаков, то пора подумать о том, не следует ли вместо Джелаль-эд-Дина заблаговременно назначить наследником другое лицо, чтобы управлять страной Великого Хорезма.