Творчество Петефи бурных месяцев революции можно подразделить на три периода. Первый продолжался с декабря 1847 года до конца марта 1848 года; в эти месяцы Петефи вдохновляло сперва предчувствие близящейся революции, затем победоносное шествие ее в мартовские дни. Второй период длился до начала октября 1848 года; в течение этого полугода, в силу сложной политической ситуации, в центре внимания поэта была борьба со сторонниками Габсбургов, которые компромиссами и обещаниями реформ пытались преградить путь революции. Лирика третьего, и последнего, периода в творчестве Петефи стала поэзией сражающегося народа, поэзией, зовущей на борьбу и воспевающей Гштвы и героев. Такая периодизация творчества поэта в зависимости от исторических событий в данном случае правомерна, ибо поэзия Петефи непосредственно участвовала в формировании этих событий. Его стихотворения стали поэтическим дневником революции. В стихотворении «Италия» Петефи воспевает итальянский народ, свершивший революцию, и призывает последовать его примеру; в стихотворном послании «К Сословному собранию» Петефи издевается над краснобайством и медлительностью либерального дворянства, торопя его ввести свободу печати; «Национальная песня» зовет к практическому революционному действию. Известно, какую важную роль сыграло это стихотворение в день 15 марта. Позже в своей поэзии Петефи призывал бороться до конца, размежеваться с теми, кто шел на примирение с Веной, писал стихи, предназначенные для раздачи солдатам освободительной армии. Из стихотворений Петефи мы узнаем и о разногласиях его с командованием.

После мартовской революции поэт оставался в центре исторических событий благодаря своему творчеству, в котором отстаивал завоевания революции. Теперь он развернул и публицистическую деятельность. Он стал зачинателем нового стиля в венгерской политической прозе. Некоторое влияние на него оказала неотразимая логика статей и речей Ко-шута, хотя творческая манера прозы Петефи значительно отличается от них. Мы находим здесь убедительность и непринужденность живой речи, умение обратиться к сердцу читателя, впечатляющую аргументацию, и все это – в сочетании со страстностью агитатора, с демократическим, якобинским пафосом.

В августе 1848 года, когда войска Елашича угрожали столице Венгрии, Петефи работал над поэмой «Апостол». В этом трагическом и мужественном произведении, полном горечи и надежд, запечатлевшем многие черты эпохи и черты личной судьбы поэта, создан первый в венгерской литературе образ борца-революционера. Герой поэмы Сильвестр – подкидыш; с самого рождения его преследует нищета, он видит пороки и преступления. Но у Сильвестра, выросшего в воровском притоне, хватает душевных сил для того, чтобы стать настоящим человеком, революционером. Уже экспозиция поэмы окрашена в мрачно-романтические тона: перед героем встает мучительный вопрос, имеет ли он право ради высокой идеи обречь на голодную смерть свою семью. Но ведь именно так стоял вопрос перед самим Петефи в 1848-1849 годах.

За картинами детства Сильвестра, написанными в духе Диккенса, следует повествование о революционной деятельности героя и о его мученической смерти. В эти строки тоже вложено много личного. Вся поэма насыщена чертами времени: рядом с фигурой помещика встает образ человека, издающего подпольную газету, и рядом с церковью располагается тайная типография. В образе Сильвестра воплощены великие идеи европейских революций и передовой литературы той эпохи.

В сентябре 1848 года, после того как Австрия отказалась удовлетворить законные требования Венгрии и предоставить ей самостоятельность « решении финансовых и военных вопросов, Национальное собрание призвало народ сбросить иго Габсбургов. В эти грозные дни, когда встал вопрос о самом национальном существовании Венгрии, окруженной несметными полчищами врагов, стихотворения Петефи преследовали непосредственно агитационные цели, вдохновляли народ на борьбу («Дядя Петер», «Секеи»). Петефи вновь обращается к песенному жанру и создает ряд замечательных боевых песен, поражающих своим лаконизмом, драматической напряженностью и ясностью основной идеи, которая выделяется рефреном («В битве», «Боевая песнь»). Однако во многих стихотворениях этих дней сквозят трагические ноты: поэт пишет о семье, о любимой, о прелести родного края так, словно видит их в последний раз. Как будто предчувствуя свою судьбу, он говорит, с поразительной откровенностью, обращаясь к жеие, в стихотворении «Да и чему бы радовался я…»:

Тридцать первого июля 1849 года Шандор Петефи пал на поле шегерварской битвы, сражаясь в рядах венгерской революционной армии против войск русского царя. Преждевременная смерть оборвала творческий путь великого поэта. Но творчество его не осталось незавершенным шедевром – оно являет пример классической цельности. Поэзия его была революционным завершением длившегося более чем полувека процесса формирования демократического сознания венгров, процесса борьбы за национальное освобождение и преобразование общества. Вместе с тем – его поэзия была увертюрой новой эпохи в венгерской литературе. Находясь на переднем крае мировой поэзии, Петефи достиг вершины своего творчества, поднимаясь по крутизне им самим сформулированной про граммы: «Напрасно забывают, что настоящая поэзия – это поэзия народная, и именно она должна стать господствующей. Властвуя в поэзии, народ приблизится и к господству в политике, а в этом – задача века; завоевать ее – цель каждой благородной души, которой невыносимо видеть, как миллионы страдают ради того, чтобы несколько тысяч аристократов коптили небо, наслаждаясь жизнью».

ПАЛ ПАНДИ

Нынче у меня праздник. Сегодня, 1 января 1847 года, мне исполнилось двадцать четыре года, я достиг совершеннолетия. У меня вошло в привычку в день Нового года (тем более что он является и днем моего рождения) перебирать в памяти весь истекший год; но сегодня я представил себе не только этот год, а и всю мою жизнь, весь мой писательский путь. Быть может, будет не лишним, если я, в виде предисловия к полному собранию стихотворении, подготовляемому мною сейчас к печати, изложу свои размышления о том периоде моей жизни, когда я впервые вступил в общение с моими уважаемыми читателями; я изложу их с той искренностью, которую не приемлет лицемерный мир. Но ведь это для меня не препятствие. Вместо десяти друзей, купленных лицемерием, я предпочитаю приобрести искренностью сотню врагов. О! Искренность в моих глазах – великое достоинство, так как меня одарил ею мой ангел: он постелил ее простынкой в мою колыбель, и я унесу ее саваном с собой в могилу…

В нашей литературе еще ни о ком мнение критиков и читателей столь сильно не расходилось, как обо мне. Большая часть публики решительно стоит за меня, большинство критиков – решительно против меня. И прежде и теперь я долго размышлял: кто же прав? И прежде и теперь я пришел к выводу, что права публика. Публика! Я понимаю под этим читателя, а не театральную публику: между читателем и зрителем существует большая разница… Итак, я говорю, что читающая публика может заблуждаться, пренебречь кем-нибудь по той или иной причине, но если она кого-нибудь удостоила вниманием и полюбила, то пусть и не в полной мере, но такой человек бесспорно заслужил ее любовь,- если, конечно, это не ошибка целой эпохи, а нынешняя эпоха едва ли так ошибается.