Петровны Карепиной. Он вообразил себе, что тот должен быть пьяницей, и всюду

делал надписи подобного рода: "Здесь был В. X. Смирнов и хлестал водку". Это

повело к ссоре с Смирновыми. Этого Смирнова Достоевский хотел изобразить в

Лужине в "Преступлении и наказании". Он часто ошибался в людях. С особенной

страстной любовью говорил он о своем брате Михаиле. <...>

Н. ФОН-ФОХТ

Воспоминания Фон-Фохта, бывшего воспитанника Константиновского

межевого института, о лете, проведенном в Люблине с Достоевским, написаны, как представляется, с большой искренностью и правдивостью.

Анна Григорьевна Достоевская отмечает Фон-Фохта как одного из

немногих "воспоминателей", которые не изобразили Достоевского "мрачным, тяжелым в обществе <...>, непременно со всеми спорящим" и т. п., согласно

установившемуся шаблону, но "нашли возможным вынести и высказать о Федоре

Михайловиче совсем иное впечатление, которое и соответствовало

действительности" (Воспоминания Достоевской, 292-293).

248

К БИОГРАФИИ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО {*}

{* Все, что здесь изложено, было записано мною давно, около тридцати

лет тому назад, под живым впечатлением знакомства моего с Достоевским.

(Прим. Н. Фон-Фохта.)}

Познакомился я с Ф. М. Достоевским в начале 1866 года в Москве, когда

мне было всего пятнадцать с половиной лет. Случилось это таким образом. В

Константиновском межевом институте, где я в то время воспитывался, состоял

врачом, притом единственным, статский советник Александр Павлович Иванов, прекраснейший и добродетельнейший человек, каких я редко встречал в своей

жизни. Он был женат на родной сестре Ф. М. Достоевского, Вере Михайловне, от

которой имел многочисленное потомство, чуть ли не девять человек детей {1}. Я

был принят в семействе Ивановых, как родной, и очень часто ходил к ним в

отпуск, а летом проводил у них все свободное от лагерей каникулярное время. Об

Александре Павловиче Иванове я бы мог многое написать, но это не составляет

цели настоящих воспоминаний. Скажу только одно, что в институте решительно

все, и служащие и воспитанники, чрезвычайно уважали и любили А. П. Иванова, и когда он скончался, в январе 1868 года, то воспитанники несли гроб его на

руках до самой могилы, отстоявшей от института на несколько верст. Вся Москва

знала А. П. Иванова, и все глубоко сожалели о преждевременной его кончине.

Однажды вечером, в начале 1866 года, я был отпущен в отпуск к

Ивановым, которые жили в казенной квартире на институтском дворе. У них я

застал довольно много гостей, здороваясь с которыми я был представлен

пожилому господину, немного выше среднего роста, с белокурыми, прямыми

волосами и бородой, с весьма выразительным и бледно-матовым, почти

болезненным лицом. Это был Ф. М. Достоевский. Он сидел в кругу молодежи и

беседовал с нею. Я с удивлением и крайним любопытством смотрел на этого

человека, о котором так много слышал в семействе Ивановых и с произведениями

которого был отчасти уже знаком. Мне невольно вспомнились его герои из

"Мертвого дома", закованные в кандалы и одетые в серые арестантские куртки.

Неужели, подумал я, руки и ноги этого благообразного человека также

побрякивали кандалами, неужели и он носил арестантскую куртку? Да, все это в

действительности было, все это перенес этот человек в дебрях отдаленной

Сибири, в каторге, которую он так гениально изобразил в "Записках из Мертвого

дома"...

В тот же вечер я узнал, что Ф. М. Достоевский решил провести

предстоявшее лето в окрестностях Москвы, именно в сельце Люблино, которое

было расположено в пяти-шести верстах от города по Московско-Курской

железной дороге. Здесь обыкновенно проводило лето и семейство Ивановых, нанимая очень красивую, построенную в швейцарском вкусе дачу. Люблино

принадлежало московским 1-й гильдии купцам Голофтееву и Рахманину и

состояло из небольшого числа каменных домов, которые отдавались под дачи. В

то отдаленное время Люблино представляло очень уютный и тихий уголок. Дачи

249

были окружены прелестным старым парком, примыкавшим с северной стороны к

большому проточному озеру, а с южной - парк переходил незаметно в мешаный

большой лес, тянувшийся по направлению к Перервинской слободе. Вообще

Люблино было окружено лесами и потому представляло весьма здоровый пункт

для летнего пребывания. В озере же дачники пользовались превосходным

купаньем и рыбной ловлей. Около купален было собрано множество лодок

разнообразных типов, коими дачники пользовались безвозмездно. Вообще в

Люблине можно было проводить лето весьма приятно, причем главное его

достоинство заключалось в том, что сюда не заглядывали городские жители, не

было самоваров, шарманок, акробатов и прочих удовольствий для людей средней

руки и простонародья. В Люблине всегда было тихо и спокойно.

В мае месяце Ивановы переехали на дачу, а вскоре прибыл из Петербурга

и Ф. М. Достоевский, который нанял для себя отдельную двухэтажную каменную

дачу поблизости Ивановых. Он, собственно, занимал только одну большую

комнату в верхнем этаже, которая служила ему спальней и рабочим кабинетом; остальные комнаты в доме были почти пустые, так что здесь царствовала всегда

невозмутимая тишина. Это было весьма кстати для Достоевского, который тогда

трудился над своим известным романом "Преступление и наказание", именно

писал его вторую часть {2}.

Обыкновенно Ф. М. Достоевский вставал около девяти часов утра и,

напившись чая и кофе, тотчас же садился за работу, которой не прерывал до

самого обеда, то есть до трех часов пополудни. Обедал он у Ивановых, где уже и

оставался до самого вечера. Таким образом, Федор Михайлович писал по вечерам

крайне редко, хотя говорил, что лучшие и наиболее выразительные места его

произведений всегда выходили у него, когда он писал поздно вечером. Однако

вечерние занятия ему были воспрещены, как слишком возбуждавшие и без того

расстроенную его нервную систему. Как известно, Ф. М. Достоевский страдал

припадками падучей болезни, приобретенной им во время ссылки в Сибири {3}.

Здесь не могу пройти молчанием одного случая, происшедшего со мной в

описываемое лето. Однажды к Ивановым приехали гости из Москвы, провели

целый день в Люблине и по настоянию гостеприимного хозяина остались

ночевать, с тем чтобы на другой день утром отправиться обратно. Так как гостей

было довольно много, то пришлось на ночь потесниться, и я должен был уступить

свою комнату одному из гостей. Ф. М. Достоевский предложил мне переночевать

у него. Я, конечно, охотно согласился, и мы скоро вдвоем пришли к нему на дачу.

Пожелав спокойной ночи Федору Михайловичу, я отправился в соседнюю

комнату и устроился здесь весьма удобно на диване, однако заснуть никак не мог.

Мертвая тишина, царствовавшая в доме, тихие шаги Федора Михайловича в

соседней комнате и иногда достигавшие до меня его тихие вздохи и даже как

будто какой-то шепот, раздававшийся по временам в его комнате, взволновали

меня, и я при всем старании никак не мог заснуть. Мною начал овладевать даже

какой-то непонятный страх, и я слышал биение своего юного сердца. Так прошло

с добрый час. Вдруг шаги Федора Михайловича начали приближаться к моей

комнате, затем тихо отворилась дверь, и я увидел бледную фигуру Достоевского

со свечкою в руках. Я невольно вздрогнул и приподнялся на диване.

250

- Послушайте, - дрожащим голосом проговорил Достоевский, - если со