чепцах, а по праздникам и в тюлевых. Отличались эти чепцы громадными
оборками; бывало, как она идет несколько скорее обыкновенного, то оборки эти
так и поднимаются вверх. <...>
Собственно, в доме у нас, кроме нянюшки и кормилицы, ежели время
совпадало с кормлением кого-нибудь из новорожденных, были только одни
прислуги - горничные. Они были наемные, но жили у нас очень по Долгому
времени; из них одну я помню хорошо, это Веру; она жила у нас несколько лет, лета два ездила с нами в деревню, и вообще очень обжилась у нас; но, Увы, в
конце концов отошла от нас со скандалом <...>. Она была дочь хорошего столяра, который с женою своею, как говорится, души не слышали в своей Верочке! После
же нее наемных горничных у нас более не было, потому что маменька взяла из
деревни трех сирот девочек, которые и исполняли все обязанности горничных, двух из них я помню - это Ариша и Катя. Первая, то есть Арина, впоследствии
Арина Архипьевна, была очень скромная девочка, постоянно сидевшая за
пяльцами или другою какою работою. Вторая же, Катя, была огонь-девчонка. <...> Кухонную же нашу прислугу составляли четыре личности, а именно: а)
кучер Давид Савельев, или, как его называли, Даввид; он был, собственно, прислугою отца. Кроме своих четверки лошадей, Давид ничего не знал и не имел
более никаких занятий; да, впрочем, выездов было много, а потому и работы ему
было достаточно <...>. Личность эту папенька особенно любил и уважал против
прочей кухонной прислуги; б) лакей Федор Савельев, брат кучера. Я не понимаю, почему он назывался лакеем <...>. Он скорее мог назваться дворником, и
обязанности его состояли в том, чтобы наколоть дров, разнести их по печкам и
наблюдать за самою топкою печей, наносить воды, которая, собственно для чая, была ежедневно им приносима в количестве двух ведер с фонтана от Сухаревой
башни <...>. И только изредка, в том случае когда маменька выходила одна
пешком в город, Федор облекался в ливрею и треугольную шляпу, сопровождал
ее, шествуя гордо несколько шагов сзади. Или когда маменька выезжала одна, без
отца, то Федор, тоже в ливрее, стоял на запятках экипажа. Это было непременным
условием тогдашнего московского этикета! Обе эти личности, как кучер Давид, так и Федор, были родными братьями и были малороссы. Не знаю, как они
сделались крепостными отца, но знаю только, что это было еще до женитьбы отца
<...>. К счастию, они были бобыли и никогда не вспоминали и не жалели о своей
родине; в) кухарка Анна. <...> Она тоже была крепостною с давних пор, то есть
еще до покупки деревни, и была отличная кухарка и уже истинно могла заменять
повара; г) прачка Василиса. Обязанности ее состояли в том, чтобы каждую
неделю, первые три дня ее, стоять за корытом, а последние три дня за катком и
утюгом. Василиса тоже была крепостная, но впоследствии скрылась, или - говоря
проще - сбежала. Этот побег был чувствителен для родителей моих не столько в
материальном отношении, сколько в нравственном, потому что бросал тень на
31
худое житье у нас крепостным людям, между тем как жизнь у нас для них была
очень хороша <...>.
Наши знакомые
Знакомые наши, то есть знакомые моих родителей, были очень
немногочисленны, некоторые из них были знакомы только на поклонах, другие
же были знакомы и по домам, первых я только перечислю, а о вторых кое-что
сообщу. Во-первых, все служащие в московской Марьинской больнице были, конечно, нам знакомы, с них я и начну.
1) Александр Андреевич Рихтер и его супруга Вера (по батюшке не
помню) был главным доктором московской Марьинской больницы. Он держал
себя по-начальнически и никогда не бывал у нас запросто, а в дни именин отца
бывал по вечерам. У него был сын Петя, но его держали слишком на
аристократическую ногу, и он даже никогда не выходил в сад на прогулку, вследствие чего мы с ним не встречались. Раза два в год его привозили к нам, то
есть ко мне для собеседования, и столько же раз я отплачивал ему визит. Этим
наше детское знакомство и ограничивалось. Отца его, то есть доктора Александра
Андреевича Рихтера, я помню почти ежедневно бывавшего у нас по утрам в
первые два месяца 1837 года, то есть в то время, когда маменька была уже в
последнем градусе чахотки и он в числе прочих докторов навещал больную и, кажется, значительно облегчил предсмертные страдания маменьки. Жена его тоже
держала себя важно и изредка менялась визитами с маменькою.
2) Кузьма Алексеевич Щуровский; это был старейший врач в больнице,
ему было и тогда лет под семьдесят, и он уже более тридцати пяти лет состоял на
службе. Эта личность бывала у нас только по утрам, а в именины отца вечером, но
зато его семья женского пола часто бывала у маменьки; она состояла: а) из жены
его Аграфены Степановны, б) свояченицы Марьи Степановны и в) пожилой уже
дочери Лизаветы Кузьминичны. Эти три личности очень часто бывали у
маменьки по утрам на чашку кофе; придут, бывало, часу в 11-м утра и просидят
до 1-го. Предметом разговора были базарные цены на говядину, телятину, рафинад и меласс {патоку.} и т. п., а далее про ситцы и другие материи и про
покрой платьев. <...>
Я всегда, бывало, присутствовал при этих разговорах, и они крепко запали
мне в память! Маменька в свою очередь часто хаживала на такую же чашку кофе
к Щуровским и меня брала каждый раз с собою. Прием и беседы были те же
самые. Лизавете Кузьминичне было уже лет под сорок, и она нюхала табак. У
Кузьмы Алексеевича, кроме дочери, были два сына: а) Алекс. Кузьмич, уже врач, служивший сверхштатным ординатором при той же московской Марьинской
больнице и ждавший выхода в отставку своего папаши, чтобы преемственно
занять его место, и б) Николай Кузьмич, или Коля, воспитанник Московского
университетского пансиона. Этот юноша был старше моих старших братьев и
редко удостоивал их своею беседою.
3) Доктор Рединг-отец.
32
4) Доктор Рединг-сын.
С этими двумя личностями мы были знакомы только на поклонах. Старик
был вдовец и состоял с сыном в тех же отношениях, как и старик Щуровский к
своему сыну-врачу.
5) Доктор Рожалин был знаком на поклонах.
6) Доктор Гавриил Лукьянович Мелихов, лет бабушки, и жена его
Устинья Алексеевна были знакомы с нами по домам, но менялись визитами очень
редко.
7) Аптекарь, кажется, Шредер и жена его Мавра Феликсовна и две
взрослых дочери. Сам аптекарь редко бывал у нас, но семейство его часто
хаживало по утрам к маменьке, и в свою очередь маменька со мною нередко
хаживала к ним.
8) Священник Иоанн Баршев. <...> У этого отца Иоанна были два сына -
Сергей Иванович и Яков Иванович Баршевы. Они, после блестяще оконченного
курса в Московском университете, были оба посланы на казенный счет за границу
и, возвратившись в Москву, к отцу своему, были у нас с визитом. Я чуть помню
этот их визит, но очень хорошо помню, что папенька говаривал после их
посещения: "Ежели бы мне не говорю уже дождаться, но быть только уверенным, что мои сыновья так же хорошо пойдут, как Баршевы, - то я умер бы покойно!"
Эти слова папеньки у меня сильно врезались в память. Впоследствии эти Баршевы
были известные профессора в Петербургском и Московском университетах по
кафедре уголовного права. Между студентами-юристами 40-х и 50-х годов
сохранилось предание, что московский Баршев (Сергей Иванович) в одной из
своих лекций всенепременнейше говаривал фразу: "Россия на поприще уголовной
юриспруденции породила и воспитала два цветка: это брата Яшу в Петербурге и