один из крупных случаев обыкновенных литературных превратностей. До сих пор

дело у нас шло очень весело и успешно; поэтому мы рассчитывали, что и вперед

мы успеем еще десять раз поднять его и добиться еще лучших результатов. Гром, который поднялся в литературных кружках и в обществе, представлял и свою

выгодную сторону - распространение нашей известности в публике. Этим

утешениям и надеждам, однако же, далеко не суждено было сбыться в таких

размерах, как мы предполагали.

Решительный поворот делу дала наконец заметка, помещенная в "Русском

вестнике". Редакция "Московских ведомостей", чувствуя себя в некоторой мере

виноватою, усиленно хлопотала о том, чтобы помочь беде, и после всяческих

настояний у министра П. А. Валуева добилась наконец того, что ей, но только ей

одной, дана была возможность объяснить возникшую путаницу. Это объяснение

явилось в майской книжке "Русского вестника"; но так как хлопоты долго

тянулись, а редакция не хотела выпускать книжки без своего объяснения, то эта

майская книжка была подписана цензором лишь 28-го июня, следовательно

явилась в свет в начале июля. Заметка называлась "По поводу статьи "Роковой

вопрос" и отличалась обыкновенным мастерством. В ней я был осыпан упреками, очень резкими по форме, но мало обидными по содержанию; решительно

отвергались и опровергались все положения моей статьи, но вместе столь же

решительно утверждалась и доказывалась ее невинность {51}. Таким образом, было сделано полное удовлетворение всем, негодовавшим на статью и доведшим

дело до запрещения журнала, и в то же время редакция "Времени" и я были

ограждены от всяких дальнейших дурных последствий. Только настояниям

"Русского вестника" и его заметке следует, кажется, приписывать и то, что никого

из нас больше не трогали, и то, что через восемь месяцев Михаилу Михайловичу

Достоевскому дозволено было начать новый журнал.

Однако же я с этих пор попал на замечание и состоял на нем лет

пятнадцать, так что два или три раза, когда издатели журналов предлагали мне

редакторство, цензура отказывалась утвердить меня в звании редактора. <...> XI

Вторая поездка за границу

Летом 1863 года, вероятно к концу лета {52}, Федор Михайлович уехал за

границу. Предыдущая поездка была так полезна для его здоровья, что он с тех пор

202

постоянно стремился за границу, когда чувствовал нужду поправиться и

освежиться. Какая тут была причина- перемена ли воздуха или перемена его

изнурительного образа жизни, но только эти поездки были для него спасением; польза их доказывалась мерилом, в котором не могло быть никакого сомнения, -

быстрым уменьшением числа припадков.

Судя по всему, что могу припомнить, и по всем обстоятельствам дела,

Федор Михайлович взял с собою достаточно денег для поездки, но за границею

попробовал поиграть в рулетку и проигрался {53}. Он познакомился с рулеткой

еще в первую поездку, прежде чем доехал до Парижа, и тогда выиграл тысяч

одиннадцать франков, что, разумеется, было очень кстати для путешественника.

Но эта первая удача уже больше не повторялась, а разве только вводила его в

соблазн. В рулетке он не видел для себя ничего дурного, так как романисту было

не лишнее испытать эту забаву и познакомиться с нравами тех мест и людей, где

она происходит. Действительно, благодаря этому знакомству мы имеем повесть

"Игрок", где дело изображено с совершенною живостью.

Как бы то ни было, в конце сентября я получил от него <...> письмо, <...> оно рисует почти все тогдашние обстоятельства и характеризует его собственные

приемы и обычаи {54}.

В этом письме отражаются и обыкновенные затруднения, среди которых

жил Федор Михайлович, и его манера кабалить себя для добывания средств, и

приемы его просьб, излагаемых с волнением и настойчивостию, с повторениями, подробными пояснениями и вариациями. Из письма видно также, что наша

редакция была в дурном положении. Дело в том, что Михаил Михайлович, как и

многое множество наших дворян, имел очень мало свойств делового человека.

Жизнь он вел скромную и был гораздо осмотрительнее Федора Михайловича; но

он имел большое семейство, и фабрика его давно уже шла в убыток, давая ему

только опору для поддержания кредита и постепенного наращения долгов. Когда

журнал пошел с чрезвычайным успехом, он постарался развязаться с невыгодным

делом, уплатил долги и продал фабрику. В начале 1863 года я помню, как он

похвалился этим, показывая кипу разорванных векселей. Расчет его был очень

хороший, но когда неожиданно стряслось запрещение журнала, он оказался вдруг

и без денег, и без всякого торгового дела. Удар для него был страшный; между

тем мы, сотрудники, не зная его дел и занятые нашими литературными

мечтаниями, не догадывались об его беде и даже сердились на него, рассчитывая, что деньги четырех тысяч подписчиков не могли же все уйти на первые четыре

книжки журнала и что, следовательно, он напрасно охает и жалуется.

Получив <...> письмо, я сейчас же отправился к П. Д. Боборыкину, и он

объявил мне, что дело самое подходящее и что он может дать денег. Он был в это

время редактором "Библиотеки для чтения" и с великим усердием старался

поднять этот журнал. К 1863 году знаменитая "Библиотека" так упала, что у нее

оказалось только несколько сотен подписчиков. Если не ошибаюсь, с третьей

книжки редакторство принял на себя Петр Дмитриевич. Поднимать падающее и

начинать дело совершенно не вовремя было в высшей степени не расчетливо; и

действительно, много денег и трудов были погублены в этом деле. Но работа шла

203

тогда горячо, и редактор постарался не упустить такого сотрудника, как Федор

Михайлович.

На другой день зашел ко мне Михайло Михайлович и выведал у меня и

данное поручение, и мои переговоры. Он просил меня приостановиться, говоря, что, может быть, успеет сам найти деньги. Разумеется, ему жаль было и брата и

повести, которая без этого пошла бы в его собственный, ожидаемый им журнал

{55}. Я имел жестокость отвечать, что не могу ждать, и вечером же сказал П. Д.

Боборыкину, чтобы он не медлил. На третий день дело было кончено; Михайло

Михайлович отказался от соперничества и послал брату чужие деньги.

Этой запроданной повести, однако, не суждено было явиться в

"Библиотеке для чтения". Редактор долго ее ждал, наконец, когда началась

"Эпоха", стал требовать денег назад и не скоро их получил. Такой ход дела был

очень неприятен, и, по неведению, я винил тут все бедного Михаила

Михайловича. Что касается до Федора Михайловича, то исполнить обещание ему

помешали самые уважительные причины. Его жена, Марья Дмитриевна, умирала, и он должен был находиться при ней, то есть в Москве, куда доктора

посоветовали перевезти ее. Вопрос был уже не об излечении, а только об

облегчении болезни; чахотка достигла последней степени {56}.

XII

Разрешение нового журнала

Не могу сказать, когда именно Федор Михайлович вернулся из-за границы

и переехал в Москву к Марье Дмитриевне. Но сохранилось его письмо к Михаилу

Михайловичу из первых дней этого времени {57}.

О хлопотах по журналу, которые упоминаются в этом письме, память

сохранила мне мало подробностей. Помню только, что цензурное ведомство

оказалось необыкновенно тугим. Случай с "Роковым вопросом", очевидно, сбил

цензуру с толку. Так как промах оказался там, где она вовсе не ожидала (статья

была процензурована, как все, что тогда печаталось, и не встретила ни малейшего