не хотел, но под влиянием досады или раздражения не мог себя сдержать и
высказал свое мнение, не щадя самолюбия своего корреспондента. Федор
Михайлович всегда был благодарен мне за это "случайное" неотправление писем.
А сколько Федору Михайловичу приходилось вести личных переговоров.
При редакции состоял секретарь, Виктор Феофилович Пуцыкович, но
большинство авторов желало говорить с редактором, и происходили иногда
крупные недоразумения. Федор Михайлович, всегда искренний в своих словах и
поступках, прямо высказывал свое мнение, и сколько он этим нажил себе врагов в
журналистике!
Кроме материальных неприятностей, Федор Михайлович за время своего
редакторства вынес много нравственных страданий, так как лица, не
сочувствовавшие направлению "Гражданина" или не любившие самого князя
Мещерского, переносили свое недружелюбие, а иногда и ненависть, на
Достоевского. У него появилось в литературе масса врагов именно как против
редактора такого консервативного органа, как "Гражданин" {64}. Как это ни
странно, но и в дальнейшем времени, и до и после смерти Федора Михаиловича, многие не могли простить ему его редакторства "Гражданина", и отголоски этого
недружелюбия попадаются и теперь в печати.
На первых порах своей новой деятельности Федор Михайлович сделал
промах, - именно, он поместил в "Гражданине" (в статье князя Мещерского
61
"Киргизские депутаты в С.-Петербурге") слова государя императора, обращенные
к депутатам.
По условиям тогдашней цензуры, речи членов императорского дома, а тем
более слова государя, могли быть напечатаны лишь с разрешения министра
императорского двора. Муж не знал этого пункта закона. Его привлекли к суду
без участия присяжных. Суд состоялся 11 июня 1873 года в с. -петербургском
окружном суде. <...> Федор Михайлович явился лично на судоговорение, конечно, признал свою виновность и был приговорен к двадцати пяти рублям
штрафа и к двум суткам ареста на гауптвахте. Неизвестность, когда придется ему
отсиживать назначенное ему наказание, очень беспокоила мужа, главным образом
потому, что мешала ему ездить к нам в Руссу. По поводу своего ареста Федору
Михайловичу пришлось познакомиться с тогдашним председателем с.-
петербургского окружного суда Анатолием Федоровичем Кони, который сделал
все возможное, чтобы арест мужа произошел в наиболее удобное для него время
{66}. С этой поры между А. Ф. Кони и моим мужем начались самые дружеские
отношения, продолжавшиеся до кончины.
Чтобы жить поближе к редакции "Гражданина", нам пришлось
переменить квартиру и поселиться на Лиговке, на углу Гусева переулка, в доме
Сливчанского. Выбор квартиры был очень неудачен: комнаты были небольшие и
неудобно расположенные, но так как мы переехали среди зимы, то пришлось
примириться со многими неудобствами. Одно из них было - беспокойный
характер хозяина нашего дома. Это был старичок очень своеобразный, с разными
причудами, которые причиняли Федору Михайловичу и мне большие огорчения.
О них говорил мой муж в своем письме ко мне от 19 августа. Весною 1873 года я, по совету докторов, поехала с детьми в Старую Руссу, чтобы закрепить в них
прошлогоднее лечение солеными ваннами, уже принесшими им значительную
пользу. Поселились мы на этот раз не у о. Румянцева, дом которого был уже сдан, а в доме старого полковника Александра Карловича Гриббе, состоявшего на
службе в военных поселениях еще при Аракчееве.
Разлука с семьей была мучительна для Федора Михайловича, он о нас
тосковал и раза четыре за лето побывал в Руссе. Самому же ему пришлось, за
отсутствием князя Мещерского, взять на себя все материальные заботы по
журналу, а вследствие этого жаркие месяцы прожить в столице и вынести все
неприятные стороны петербургского лета.
Все вышесказанные обстоятельства так удручающе действовали на нервы
и вообще здоровье Федора Михайловича, что уже осенью 1873 года он стал
тяготиться своим редакторством и мечтать, как опять он засядет за свой любимый
чисто художественный труд.
В 1873 году Федор Михайлович сделался членом Общества любителей
духовного просвещения, а также членом с.-петербургского Славянского
благотворительного общества и посещал собрания и заседания этих обществ.
Знакомства наши расширились, и у нас стали бывать чаще друзья и знакомые
мужа. Кроме Н. Н. Страхова, обедавшего у нас несколько лет сряду, по
воскресеньям, и Ап. H. Майкова, часто нас навещавшего, в эту зиму нас стал
62
посещать Владимир Сергеевич Соловьев {66}, тогда еще очень юный, только что
окончивший свое образование.
Сначала он написал письмо Федору Михайловичу, а затем, по
приглашению его, пришел к нам. Впечатление он производил тогда
очаровывающее, и чем чаще виделся и беседовал с ним Федор Михайлович, тем
более любил и ценил его ум и солидную образованность. Один раз мой муж
высказал Вл. Соловьеву причину, почему он так к нему привязан.
- Вы чрезвычайно напоминаете мне одного человека, - сказал ему Федор
Михайлович, - некоего Шидловского, имевшего на меня в моей юности
громадное влияние. Вы до того похожи на него и лицом и характером, что подчас
мне кажется, что душа его переселилась в вас.
- А он давно умер? - спросил Соловьев.
- Нет, всего года четыре тому назад.
- Так как же вы думаете, я до его смерти двадцать лет ходил без души? -
спросил Владимир Сергеевич и страшно расхохотался. Вообще он был иногда
очень весел и заразительно смеялся. Но иногда, благодаря его рассеянности, с ним
случались курьезные вещи: зная, например, что Федору Михайловичу более
пятидесяти лет, Соловьев считал, что и мне, жене его, должно быть около того же.
И вот однажды, когда мы разговаривали о романе Писемского "Люди сороковых
годов", Соловьев, обращаясь к нам обоим, промолвил:
- Да, вам, как людям сороковых годов, может казаться и т. д.
При его словах Федор Михайлович засмеялся и поддразнил меня:
- Слышишь, Аня, Владимир Сергеевич и тебя причисляет к людям
сороковых годов.
- И нисколько не ошибается, - ответила я, - ведь я действительно
принадлежу к сороковым годам, так как родилась в тысяча восемьсот сорок
шестом году.
Соловьев был очень сконфужен своею ошибкою: он, кажется, тут только в
первый раз посмотрел на меня и сообразил разницу лет между моим мужем и
мною. Про лицо Вл. Соловьева Федор Михайлович говорил, что оно ему
напоминает одну из любимых им картин Аннибала Караччи "Голова молодого
Христа".
К 1873 году относится знакомство Федора Михайловича с Юлией
Денисовной Засецкой, дочерью партизана Дениса Давыдова. Она только что
основала тогда первый в Петербурге ночлежный дом (по 2-ой роте Измайловского
полка) и чрез секретаря редакции "Гражданина" пригласила Федора Михайловича
в назначенный день осмотреть устроенное ею убежище для бездомных. Ю. Д.
Засецкая была редстокистка, и Федор Михайлович, по ее приглашению,
несколько раз присутствовал при духовных беседах лорда Редстока и других
выдающихся проповедников этого учения {67}.
Федор Михайлович очень ценил ум и необычайную доброту Ю. Д.
Засецкой, часто ее навещал и с нею переписывался. Она тоже бывала у нас, и я с
нею сошлась, как с очень доброю и милою женщиною, выразившею ко мне при
кончине моего мужа много участия в моем горе.
63
В 1873 году мы часто бывали у Кашпиревых; Василий Владимирович,
глава семьи, издавал журнал "Зарю", а его жена, София Сергеевна, была
редактором и издательницею детского журнала "Семейные вечера". Оба супруга