- Маниак!.. Юродивый!.. Странный...
А голос Достоевского с напряженным и страстным волнением покрывал
этот шепот...
- Пусть странно! пусть хоть в юродстве! Но пусть не умирает великая
мысль!
И этот проникновенный, страстный голос до глубины потрясал нам
сердце... Не я одна, - весь зал был взволнован. Я помню, как нервно вздрагивал и
вздыхал сидевший подле меня незнакомый мне молодой человек, как он краснел
и бледнел, судорожно встряхивая головой и сжимая пальцы, как бы с трудом
удерживая их от невольных рукоплесканий. И как наконец загремели эти
рукоплескания...
Все хлопали, все были взволнованы. Эти внезапные рукоплескания, не
вовремя прервавшие чтение, как будто разбудили Достоевского. Он вздрогнул и с
минуту не* подвижно оставался на месте, не отрывая глаз от рукописи. Но
рукоплескания становились все громче, все продолжительнее. Тогда он поднялся, как бы с трудом освобождаясь от сладкого сна, и, сделав общий поклон, опять сел
127
читать. И опять послышался таинственный разговор на странную, совсем не
"современную", даже "ненормальную" тему.
Верь тому, что сердце скажет!
Нет залогов от небес! {41} -
говорил один с ядовитой и страстной иронией. А другой отвечал ему с
такой же страстной, исступленною лаской: "Я не мстить хочу! Я простить хочу!.."
Мы слушали это с возраставшим волнением и с трепетом сердца тоже
хотели "простить"! И вдруг все в нас чудодейственно изменилось: мы вдруг
почувствовали, что не только не надо нам "погодить", но именно нельзя медлить
ни на минуту... Нельзя потому, что каждый миг нашей жизни приближает нас к
вечному сумраку или к вечному свету, - к евангельским идеалам или к зверям. А
неподвижной середины не существует. Нет точки незыблемой в мире вечно
текущих, сменяющихся явлений, где каждое мгновение есть производное
предыдущего, - нет остановок для мыслящего ума, как нет покоя для живущего
сердца. Или - "чертова ахинея" и укусы тарантула, или "возьми свой крест и иди
за мной!". Или "блаженны алчущие и жаждущие правды" - и тогда "не убей", "не
укради", "не пожелай!"... Или - ходи по трупам задавленных и рви кусок из
чужого рта, езди верхом на других и плюй на всяческие заветы! А середины не
существует, и живое не ждет.
...Он кончил, этот "ненормальный", "жестокий талант" {42}, измучив нас
своей мукой, - и гром рукоплесканий опять полетел ему вслед, как бы в
благодарность за то, что он вывел нас всех из "нормы", что идеалы его стали
вдруг нашими идеалами, и мы думали его думами, верили его верой и желали его
желаниями...
И если это настроение было только минутным для одних его слушателей, -
для других оно явилось переворотом на целую жизнь и послужило
могущественным толчком к живительной работе самосознания, неиссякаемым
источником веры в божественное происхождение человека и в великие судьбы
его всемирной истории. И эти слушатели имели право назвать Достоевского
своим великим учителем, как это было написано на одном из его надгробных
венков.
-----
В последний раз я встретилась с Достоевским на улице в самом начале
1881 года, кажется - накануне крещенья. В типографии Гоппе, где я тогда
занималась, в этот день было мало работы, мне нездоровилось, и меня отпустили
домой раньше обыкновенного. На Вознесенском только что начали зажигать
фонари. Вокруг, на улицах, была обычная шумная сутолока и обычные лица
попадались навстречу - торговый, рабочий люд, мастеровые, нищие, разного рода
и вида падающие и упавшие... От этих улиц на меня всегда как будто веяло
пороком и преступлением. В этих огромных и грязных домах-муравейниках,
128
казалось, все было грязно: и стены снаружи, и люди - внутри... Этот воздух
отбросов и плесени отравлял как будто и душу и тело... И нездоровые страсти, и
губительные мечты должны были зарождаться здесь, на этих улицах нищеты,
порока и преступления.
Вся эта местность - Сенная, Мещанские и Большая Садовая - всегда
напоминала мне самые мрачные страницы из мрачных романов Достоевского. На
праздниках, на свободе, я прочла его "Кроткую", этот рассказ, который он назвал
"фантастическим", хотя сам считал его "в высшей степени реальным", - и мне как-
то особенно думалось теперь об этой "Кроткой" и о самом Достоевском... И вдруг, за несколько шагов перед собой, в этой убогой, невзрачной толпе, я различила
знакомую фигуру - тщедушную и широкоплечую - в недлинном меховом пальто.
Та же мерно тяжелая, неспешная поступь, как будто с кандалами на ногах... То же
единственное в своем роде лицо, лицо - точно ткань из душевных движений... Те
же глаза, неподвижно устремленные на меня...
Я внутренне вздрогнула. "Неужели это Достоевский? И неужели он узнает
меня? И сейчас остановится и заговорит, как, бывало, на Невском!.."
Он остановился подле ярко освещенной витрины с детскими книгами; но,
рассматривая книги, он, как мне показалось, искоса оглядывался назад, точно
выжидая, когда я к нему подойду.
Я подошла к витрине с нотами - рядом, в другом окне, и украдкой
взглянула в его сторону, все еще не уверенная, что это был он.
Он повернулся ко мне лицом, - и сомнения больше не было: это был
Федор Михайлович. И он смотрел на меня с легкой улыбкой, как бывало, когда
мы встречались на Невском, между Лиговкой и Владимирской.
Мне так хотелось подойти к нему, услышать опять его голос, сказать ему,
как глубоко я теперь его понимаю и как много он мне сделал добра... Я
чувствовала себя его ученицей, обязанной ему моим нравственным миром, моей
духовной свободой!.. Но робость и гордость точно заковали меня. И я прошла
мимо него, не сказав ни слова,
А три недели спустя после этой встречи мне привелось прочесть в
корректуре, что Достоевского уже нет в живых! Не хотелось даже верить глазам -
так это было нежданно! Я рвалась на первую панихиду, чтобы взглянуть еще раз
на дорогие черты... но я была в то время очень больна, не выходила из дому, - и
ни видеть усопшего, ни проводить его до могилы мне так и не удалось. <...> ВС. С. СОЛОВЬЕВ
Всеволод Сергеевич Соловьев (1849-1903) - писатель, сын известного
историка С. М. Соловьева и старший брат философа и поэта Вл. Соловьева.
Окончил в 1870 году юридический факультет Московского университета.
С 1864 года Вс. Соловьев помещал свои стихи в различных московских
изданиях ("Пчела", "Московские ведомости", "Русский вестник"), а затем, переехав в Петербург, печатался в "Заре" и "Вестнике Европы".
129
Познакомившись с Ф. М. Достоевским, Вс. Соловьев напечатал несколько
стихотворений в "Гражданине" (см. N 46 и 51 за 1873 г.). Во второй половине 70-х
годов вел критический отдел в "С.-Петербургских ведомостях", а затем в
"Русском мире". С 1876 года он становится главным образом романистом, автором многочисленных, популярных в свое время исторических романов и
повестей ("Княжна Острожская", "Наваждение", "Сергей Горбатов", "Цветы
бездны" и др.).
Вс. Соловьев познакомился с Достоевским в начале января 1873 года. 31
января в письме к С. А. Ивановой Достоевский писал о Соловьеве: "Я с ним
недавно познакомился, и при таких особенных обстоятельствах, что не мог не