сделался очень разговорчив, и, надо полагать, то, что

он говорил, было остроумным и смешным, так как слова

его несколько раз прерывались громким смехом. К сожа­

лению, для меня его остроты оставались непонятными,

так как он нарочно говорил по-русски и к тому же

чрезвычайно быстро, а я в то время недостаточно хоро­

шо понимал русский язык, чтобы следить за разговором.

Я заметил только, что шпильки его часто переходили

в личности; но, получив несколько раз резкий отпор от

Олсуфьева, он счел за лучшее избирать мишенью своих

шуток только молодого князя.

Некоторое время тот добродушно переносил остроты

Лермонтова; но наконец и ему уже стало невмочь и он

с достоинством умерил его пыл, показав этим, что при

всей ограниченности ума он порядочный человек.

Казалось, Лермонтова искренне огорчило, что он

обидел князя, своего друга молодости, и он всеми

силами старался помириться с ним, в чем скоро

и успел.

Я уже знал и любил тогда Лермонтова по собранию

его стихотворений, вышедших в 1840 году, но в этот

вечер он произвел на меня столь невыгодное впечатле­

ние, что у меня пропала всякая охота ближе сойтись

с ним. Весь разговор, с самого его прихода, звенел у меня

в ушах, как будто кто-нибудь скреб по стеклу.

Я никогда не мог, может быть, ко вреду моему, сде­

лать первый шаг к сближению с задорным человеком,

какое бы он ни занимал место в обществе, никогда не

мог простить шалости знаменитых и талантливых лю­

дей только во имя их знаменитости и таланта. Я часто

убеждался, что можно быть основательным ученым,

сносным музыкантом, поэтом или писателем и в то же

время невыносимым человеком в обществе. У меня пра­

вило основывать мнение о людях на первом впечатлении:

но в отношении Лермонтова мое первое, неприятное впе­

чатление вскоре совершенно изгладилось приятным.

Не далее как на следующий вечер я встретил его

в гостиной г-жи Мамоновой, где он предстал пере­

до мной в самом привлекательном свете, так как он

вполне умел быть любезным.

368

Отдаваясь кому-нибудь, он отдавался от всего серд­

ца, но это редко с ним случалось. В самых близких

и дружественных отношениях находился он с остроум­

ною графинею Ростопчиной, которой поэтому было бы

легче всех дать верное представление о его характере 8.

Людей же, недостаточно знавших его, чтобы про­

щать его недостатки за прекрасные качества, преобла­

давшие в его характере, он отталкивал, так как слишком

часто давал волю своему несколько колкому остроумию.

Впрочем, он мог быть кроток и нежен, как ребенок,

и вообще в его характере преобладало задумчивое, час­

то грустное настроение.

Серьезная мысль была главною чертою его благо­

родного лица, как и всех значительнейших его произве­

дений, к которым его легкие, шутливые стихотворения

относятся, как насмешливое выражение его тонко очер­

ченных губ к его большим, полным думы глазам.

Многие из соотечественников Лермонтова разделили

его прометеевскую судьбу, но ни у одного страдания не

вырвали столь драгоценных слез, которые служили ему

облегчением при жизни, а по смерти обвили венком

славы его бледное чело.

Чтобы точнее определить значение Лермонтова

в русской и во всемирной литературе, следует прежде

всего заметить, что он выше всего там, где становится

наиболее народным. И что высшее проявление этой

народности (как «Песня о царе Иване Васильевиче»)

не требует ни малейшего комментария, чтобы быть

понятною для всех. Это тем замечательнее, что описы­

ваемые в ней нравы и частности столь же чужды для

нерусских, как и выбранный поэтом стихотворный раз­

мер стиха, сделавшийся известным в Германии только

по некоторым моим переводным опытам, а в России

имеющий почти то же значение, как у нас размер

«Песни о Нибелунгах».

Поэма Лермонтова, в которой сквозит поистине гоме­

ровская верность, высокий дух и простота, произвела

сильнейшее впечатление во многих германских городах,

где ее читали публично. <...>

Лермонтов имеет то общее с великими писателями

всех времен, что творения его верно отражают его

время со всеми его дурными и хорошими особенностями

и всею его мудростью и глупостью и что они способ­

ствовали искоренению этих дурных особенностей и

этой глупости.

369

Но наш поэт отличается от своих предшественников

и современников тем, что дал более широкий простор

в поэзии картинам природы, и в этом отношении он до

сих пор стоит на недосягаемой высоте. Своими изобра­

жениями он решил трудную задачу — удовлетворить

в одно и то же время и естествоиспытателя, и любителя

прекрасного.

Рисует ли он перед нами исполинские горы многовер­

шинного Кавказа, где наш взор то теряется в снежных

облаках, то тонет в безднах; или горный поток, то клу­

бящийся по скале, на которой страшно стоять дикой

козе, то светло ниспадающий, «как согнутое стекло»,

в пропасть, где, сливаясь с новыми ручьями, снова воз­

никает в мутном потоке; описывает ли он горные аулы

и леса Дагестана или испещренные цветами долины

Грузии; указывает ли на облака, бегущие по голубому,

бесконечному небу, или на коня, несущегося по синей,

бесконечной степи; воспевает ли он священную тишину

лесов или дикий шум б и т в ы , — он всегда и во всем оста­

ется верен природе до малейших подробностей. Все эти

картины предстают нам в отчетливых красках и в то же

время от них веет какой-то таинственной поэтической

прелестью, как бы благоуханием и свежестью этих гор,

цветов, лугов и лесов 9. <...>

Два замечательнейших ученых новейшего времени

Александр Гумбольдт и Христиан Эрстед, первый в сво­

ем «Космосе» (ч. II, стр. 1—103), второй в своем рас­

суждении об отношении естествознания к поэзии

(в «Духе природы», ч. II, стр. 1—52), указывают, как на

настоятельное требование нашего времени, на более

обширное приложение в области изящного современ­

ных открытий и исследований природы. <...>

Стоит прочесть целиком упомянутые сочинения, что­

бы убедиться, что Лермонтов выполнил в своих стихо­

творениях большую часть того, что эти великие ученые

признают потребностью нашего времени и чего так

живо желают.

Пусть назовут мне хоть одно из множества толстых

географических, исторических и других сочинений

о Кавказе, из которого можно бы живее и вернее позна­

комиться с характеристическою природою этих гор и их

жителей, нежели из какой-нибудь кавказской поэмы

Лермонтова. <...>

Поэтический гений Пушкина, о котором до сего вре­

мени появившиеся стихотворные переводы на немецкий

370

язык могут дать лишь слабое представление, выразился

в его зрелых произведениях с такою мощью и имел

столь народный характер, что молодые поэты не могли

не подчиниться его огромному влиянию, и оно было тем

сильнее, чем даровитее была натура поэта, как, напри­

мер, у Лермонтова.

Лермонтов явился достойным последователем своего

великого предшественника; он сумел извлечь пользу для

себя и для своего народа из его богатого наследства, не

впадая в рабское подражание. Он выучился у Пушкина

простоте выражения и чувству меры; он подслушал

у него тайну поэтической формы. Некоторые из его ран­

них лирических с т и х о т в о р е н и й , — из которых я перевел

одно, «Ветка П а л е с т и н ы » , — невольно напоминают Пуш­

кина; известное внешнее сходство с Пушкиным пред­

ставляют и некоторые другие стихотворения, например,