меня знакомить с Лермонтовым; я так растерялась, что
очень низко присела ему — тут мы оба расхохотались
и полетели вальсировать.
Надобно ли говорить, что мы почти все танцы вместе
танцевали.
— Вы грустны с е г о д н я , — сказала я ему, видя что
он беспрестанно задумывается.
— Не грустен, но з о л , — отвечал о н , — зол на судь
бу, зол на людей, а главное, зол на вас.
— На меня? Чем я провинилась?
— Тем, что вы губите себя; тем, что вы не цените
себя; вы олицетворенная мечта поэта, с пылкой душой,
с возвышенным у м о м , — и вы заразились светом! И вам
необходимы поклонники, блеск, шум, суета, богатство,
и для этой мишуры вы затаиваете, заглушаете ваши
лучшие чувства, приносите их в жертву человеку, не
способному вас понять, вам сочувствовать, человеку,
109
которого вы не любите и никогда не можете по
любить.
— Я вас не понимаю, Михаил Юрьевич; какое право
имеете вы мне все это говорить; знайте раз навсегда,
я не люблю ни проповедей, ни проповедников.
— Нет, вы меня понимаете, и очень хорошо. Но
извольте, я выражусь просто: послезавтра приезжает
Л<опу>хин; принадлежащие ему пять тысяч душ дела
ют его самоуверенным, да в чем же ему и сомневаться?
Первый его намек поняли, он едет не побежденным,
а победителем; увижу, придаст ли ему хоть эта уверен
ность ума, а я так думаю и, признаюсь, желаю, чтоб он
потерял и то, чего никогда не и м е л , — то-то я поторже-
ствую!
— Я думаю тоже, что ему нечего терять.
— Как? Что вы сказали?
— Не вы же один имеете право говорить загадками.
— Нет, я не говорю загадками, но просто спрошу
вас: зачем вы идете за него замуж; ведь вы его не
любите?
— Я иду за него? — вскричала я почти с у ж а с о м . —
О, это еще не решено! Я вижу, что вы все знаете, но не
знаю, как вам передали это обстоятельство. Так и быть,
я сама вам все расскажу. Признаюсь, я сердита на
Л<опу>хина: чем он хвастается, в чем так уверен?
Сашенька мне писала по его просьбе, что если сердце
мое узнает и назовет того, кто беспрестанно думает
обо мне, краснеет при одном имени моем, что если
я напишу ей, что угадала его имя, то он приедет в Петер
бург и будет просить моей р у к и , — вот и весь роман;
кто знает, какая еще будет развязка? Да, я решаюсь
выдти за него без сильной любви, но с уверенностью,
что буду с ним счастлива, он так добр, благороден, не
глуп, любит меня, а дома я так несчастлива. Я так хочу
быть любимой!
— Боже мой! Если бы вы только хотели догадаться,
как вас любят! Если бы вы хотели только понять, с ка
кой пылкостью, с какой покорностью, с каким неистов
ством вас любит один молодой человек моих лет.
— Я знаю, что вы опять говорите о Л<опу>хине;
я именно и вверяю ему свою судьбу, потому что уверена
в его любви, потому что я первая его страсть.
— Вот прекрасно, вы думаете, что я хлопочу за
Л<опу>хина?
— Если не о нем, так о ком же вы говорите?
110
— Положим, что и о нем. Но отвечайте мне прежде
на один мой вопрос: скажите, если бы вас в одно время
любили два молодые человека, один — пускай его будет
Л<опу>хин, он богат, счастлив, все ему улыбается, все
пред ним преклоняется, все ему доступно, единственно
потому только, что он богат! Другой же молодой чело
век далеко не богат, не знатен, не хорош собой, но умен,
но пылок, восприимчив и глубоко несчастлив; он стоит
на краю пропасти, потому что никому и ни во что не
верит, не знает, что такое взаимность, что такое ласка
матери, дружба сестры, и если бы этот бедняк решился
обратиться к вам и сказать вам: спаси меня, я тебя
боготворю, ты сделаешь из меня великого человека, по
люби меня, и я буду верить в бога, ты одна можешь
спасти мою душу. Скажите, что бы вы сделали?
— Я надеюсь не быть никогда в таком затрудни
тельном положении; судьба моя уже почти решена,
я любима и сама буду любить.
— Будете любить! Пошлое выражение, впрочем, до
ступное женщинам; любовь по приказанию, по долгу!
Желаю вам полного успеха, но мне что-то не верится,
чтоб вы полюбили Л<опу>хина; да этого и не будет!
Возвратясь домой, я еще больше негодовала на
Л<опу>хина; ведь это его необдуманная откровенность
навлекла мне такие неловкие разговоры с Лермонтовым,
сблизила меня с ним.
Проучу же я его, помучаю, раздумывала я. Понятно,
что я хотя бессознательно, но уже действовала, думала
и руководствовалась внушениями Мишеля. А между
тем, все мои помышления были для Лермонтова. Я вспо
минала малейшее его слово, везде видела его жгучие
глаза, поцелуй его все еще звучал в ушах и раздавался
в сердце, но я не признавалась себе, что люблю его.
Приедет Л<опу>хин, рассуждала я сама с собой, и все
пойдет иначе; он любит меня, хотя и без волнения,
но глубоко; участие его успокоит меня, разгонит мои
сомнения, я ему расскажу подробно все, что мне
говорил Лермонтов; я не должна ничего от него скры
вать. Так думала я, так хотела поступить, но вышло
иначе.
Вечером приехал к нам Мишель, расстроенный,
бледный; улучил минуту уведомить меня, что Л<опу>хин
приехал, что он ревнует, что встреча их была как встреча
двух врагов и что Л<опу>хин намекнул ему, что он
знает его ухаживанье за мной и что он не прочь и от
111
дуэли, даже и с родным братом, если бы тот задумал
быть его соперником 42.
— Видите л и , — продолжал Л е р м о н т о в , — если лю
бовь его к вам не придала ему ума, то по крайней мере
придала ему догадливости; он еще не видал меня с вами,
а уже знает, что я вас люблю; да, я вас л ю б л ю , — по
вторил он с каким-то диким в ы р а ж е н и е м , — и нам
с Л<опу>хиным тесно вдвоем на земле!
— М и ш е л ь , — вскричала я вне с е б я , — что же мне
делать?
— Любить меня.
— Но Л<опу>хин, но письмо мое, оно равняется
согласию.
— Если не вы решите, так предоставьте судьбе или
правильнее сказать: пистолету.
— Неужели нет исхода? Помогите мне, я все сде
лаю, но только откажитесь от дуэли, только живите
оба, я уеду в Пензу к дедушке, и вы оба меня скоро
забудете.
— Послушайте: завтра приедет к вам Л<опу>хин;
лучше не говорите ему ни слова обо мне, если он сам
не начнет этого разговора; примите его непринужденно,
ничего не говорите родным о его предложении; увидя
вас, он сам догадается, что вы переменились к нему.
— Я не переменилась, я все та же, и все люблю
и уважаю его.
— Уважаете! Это не любовь; я люблю вас, да и вы
меня любите, или это будет непременно; бойтесь меня,
я на все способен и никому вас не уступлю, я хочу вашей
любви. Будьте осторожны, две жизни в ваших руках!
Он уехал, я осталась одна с самыми грустными
мыслями, с самыми черными предчувствиями. Мне
все казалось, что Мишель лежит передо мной в крови,
раненный, умирающий; я старалась в воображении моем
заменить его труп трупом Л<опу>хина; это мне не уда
валось, и, несмотря на мои старания, Л<опу>хин являл
ся передо мной беленьким, розовым, с светлым взором,
с самодовольной улыбкой. Я жмурила глаза, но обе эти
картины не изменялись, не исчезали. Совесть уже
мучила меня за Л<опу>хина; сердце билось, замирало,
жило одним только Лермонтовым.
На другой день, часов в двенадцать, приехал к нам
Л<опу>хин; это первое свидание было принужденно,
тетка не отходила от нас; она очень холодно и свысока