дется: после обеда все разъедутся, так как хозяева
званы на soirée de clôture ** к Опочининым 7. Мы же
с вами, ежели хотите, поедем ко мне, и у меня вы и про
чтете и спишете эти стихи, да еще и познакомитесь
с автором их, добрейшим нашим Майошкой, и с его
двоюродным братом Юрьевым. Оба они обещали мне
провести у меня сегодняшний вечер и рассказать про
всю эту историю с этими шестнадцатью стихами, ходив
шими несколько уже времени по городу, пока не под
вернулись под недобрый час государю императору,
который так за них прогневался на Лермонтова, что,
как водится у нас, тем же корнетским чином перевел его
в нижегородские драгуны на Кавказ с приказанием
ехать туда немедленно. Но старуха бабушка Лермон
това, всеми уважаемая Елизавета Алексеевна Арсеньева
(урожденная Столыпина), успела упросить, чтобы ему
предоставлено было остаться несколько деньков в Пе
тербурге, и вот вечер одного из этих дней, именно
* отрыжкой злосчастной памяти декабризма ( фр.) .
**заключительный вечер сезона ( фр.) .
217
сегодняшний, Майошка обещал подарить мне. Стихи
Лермонтова не только добавочные эти шестнадцать,
но и все стихотворение на смерть Пушкина сделалось
контрабандой и преследуется жандармерией, что, впро
чем, не только не мешает, но способствует весьма силь
ному распространению копий. А все-таки лучше
не слишком-то бравировать, чтоб не иметь каких-ни
будь неудовольствий. Вот причина, почему я позволил
себе отвлечь вас от того кружка из половины Николая
Петровича.
Я дружески поблагодарил Афанасья Ивановича за
его внимание, повторив пословицу: «Береженого бог бе
р е ж е т » , — и мы вместе перешли в столовую, где какой-
то сенатор с тремя звездами и с немецкою, выпарив
шеюся из моей памяти, фамилией рассказывал очень
положительно о разных городских новостях и, между
прочим, о том, что один из гусарских офицеров, недо
вольный тем, что будто бы Пушкин пал жертвою каких-
то интриг, написал «самые революционные стихи»
и пустил их по всему городу; он достоин был за это на
деть белую лямку 8, но вместо всего того, чт о«сорванец
этот» заслуживал, государь по неисчерпаемому своему
милосердию только перевел его тем же чином в армию
на Кавказ. Пылкий Линдфорс не утерпел и стал было
доказывать превосходительному звездоносцу из нем
цев, что стихи вовсе не «революционные», и в доказа
тельство справедливости своих слов задекламировал
было:
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных о т ц о в , —
как вдруг почтенный Петр Никифорович, громко засме
явшись, остановил порыв юноши и вперил в него свои
строгие глаза, хотя все лицо его для всех сохраняло
вид веселости.
— Помилуй б о г , — воскликнул он по-суворовски, —
стихи, стихи, у меня за столом стихи! Нет, душа моя,
мы люди не поэтические, а я, хозяин-хлебосол, люблю,
чтобы гости кушали во здравие мою хлеб-соль так, что
бы за ушами пищало. А тут вдруг ты со стихами: все
заслушаются, и никто не узнает вполне вкуса этого
фрикасе из перепелок, присланных мне заморожен
ными из воронежских степей.
И тотчас хозяин-хлебосол, перебив весь разговор
о новостях и о контрабандных стихах, самым подроб-
218
ным образом стал объяснять трехзвездному сенатору
и дамам все высокие достоинства перепелов и самый
способ их ловли соколами с такими любопытными
и живописными подробностями, что поистине гости все
от мала до велика слушали с величайшим интересом
и вниманием мастерской рассказ хозяина, по-види
мому, страстного степного охотника.
После кофе гости, большею частью все интимные
(как всегда у Петра Никифоровича было), зная, что
старик хозяин и его молоденькие дочки должны до вы
езда в гости: он выспаться богатырски, а они заняться
серьезно т у а л е т о м , — поразъехались. Мы с Синицыным
также улетучились, и мигом его лихая пара рыжих
казанок умчала нас в плетеных санках в конногвар
дейские казармы, где в квартире Афанасия Ивановича
нас встретил товарищ его, однокашник по школе, пра
порщик лейб-гвардии Драгунского, расположенного
в Новгородской губернии, полка Николай Дмитриевич
Юрьев, двоюродный брат и закадычный друг Лермонто
ва, превосходный малый, почти постоянно проживав
ший в Петербурге, а не в месте расположения своего
полка, на скучной стоянке в Новгородских военных
поселениях. Приезжая в столицу, Николай Дмитриевич
обыкновенно нигде не останавливался, как у своего
кузена и друга Майошки, который, хотя и служил в цар
скосельских лейб-гусарах, но почти никогда не был
в Царском, а пребывал постоянно у бабушки Елизаве
ты Алексеевны.
— А что же Майошка? — спросил Синицын Юрье
ва, познакомив нас взаимно, после чего Юрьев от
вечал:
— Да что, брат Синицын, Майошка в отчаянии,
что не мог сопутствовать мне к тебе: бабушка не отпу
скает его от себя ни на один час, потому что на днях
он должен ехать на Кавказ за лаврами, как он выра
жается.
— Экая жалость, что Майошка и з м е н н и ч а е т , —
сказал С и н и ц ы н . — А как бы хотелось напоследках от
него самого услышать рассказ о том, как над ним вся
эта беда стряслась.
— Н у , — заметил Ю р ь е в , — ты, брат Синицын, вид
но, все еще не узнал вполне нашего Майошку: ведь он
очень неподатлив на рассказы о своей особе, да и осо
бенно при новом лице. <...>
219
— А теперь, Ю р ь е в , — приставал С и н и ц ы н , — идем
к цели: расскажи нам всю суть происшествия со сти
хами, которые были причиною, что наш Майошка из
лейб-гусаров так неожиданно попал в нижегородские
драгуны тем же чином, то есть из попов в дьяконы,
как говорится.
— К твоим у с л у г а м , — отозвался Юрьев, закуривая
трубку на длинном чубуке, поданном ему казачком
Синицына, который сам, однако, никогда ничего не
курил, но для гостей держал всегда табак и чубуки
в отличном порядке, соблюдаемом этим четыр
надцатилетним постреленком, прозванным «чубукши-
паша».
— Дело было т а к , — продолжал Юрьев, затянув
шись и обдав нас густым облаком ароматного д ы м а . —
Как только Пушкин умер, Лермонтов, как и я, как я
думаю, все мы, люди земли не немецкой, приверженец
и обожатель поэзии Пушкина, имел случай, незадолго
до этой роковой катастрофы, познакомиться лично
с Александром Сергеевичем 9 и написал известное
теперь почти всей России стихотворение на смерть
Пушкина, стихотворение, наделавшее столько шума
и, несмотря на то что нигде не напечатанное, поставив
шее вдруг нашего школьного поэта почти в уровень
с тем, кого он в своих великолепных стихах оплакивал.
Нам говорили, что Василий Андреевич Жуковский
относился об этих стихах с особенным удовольствием
и признал в них не только зачатки, но все проявление
могучего таланта, а прелесть и музыкальность верси
фикации признаны были знатоками явлением заме
чательным, из ряду вон. Князь Владимир Федорович
Одоевский сказал в разговоре с бабушкой, где-то
в реюньоне *, что многие выражают только сожаление
о том, зачем энергия мысли в этом стихотворении
не довольно выдержана, чрез что заметна та резкость
суждений, какая слишком рельефирует самый возраст
автора. Говорят (правда ли, нет ли, не знаю), это не что
иное, как придворное повторение мнения самого импе