худо бы мне ехать за Михаилом Юрьевичем с этими
господами, на какой конец явится еще наемная тройка
с пошевнями. Предложение это принято было, разуме
ется, с восхищением и увлечением, и вот две тройки
с нами четырьмя понеслись в Царское Село. Когда мы
подъехали к заставе, то увидели, что на офицерской
гауптвахте стоят преображенцы, и караульным офице
ром — один из наших недавних однокашников, князь
Н*****, веселый и добрый малый, который, увидев
между нами Булгакова, сказал ему: «Когда вы будете
ехать все обратно в город, то я вас, господа, не пропущу
через шлагбаум, ежели Костя Булгаков не в своем
настоящем виде, то есть на шестом взводе, как ему
подобает быть». Мы, хохоча, дали слово, что не один
* Павел Александрович Гвоздев, брат того Александра
Александровича, который был впоследствии директором департамен
та общих дел министерства внутренних дел и погиб такою трагиче
скою смертию, как говорили тогда, в припадке ипохондрии, под
колесами вагона Николаевской железной дороги в 1862 году. Этот
Гвоздев, даровитый, добрый и умный малый, но необыкновенно
впечатлительный и вспыльчивый, из подпрапорщиков л.-гв. Егерско
го полка был в 1835 году переведен в армию юнкером же на Кав
каз. Потом он вышел в отставку, служил по статской службе при
протекции брата и умер в молодых еще годах, то есть моложе
30 лет. Когда был в Петербурге шум и гвалт по поводу стихов
графини Ев. Петр. Ростопчиной, напечатанных в «Сев. пчеле» Бул
гариным, думавшим угодить ими правительству, не зная, что стихи
эти, под названием «Барон», были направлены против императора
Николая Павловича, — явилось следующее довольно бойкое четверо
стишие:
Шутить я не привык,
Я сам великий барии,
И за дерзкий свой язык
Заплатит... Булгарин.
(Стихи эти были написаны именно этим Пав. Ал. Гвоздевым.)
( Примеч. В. П. Бурнашева.)
**Ал. М. Меринский, ныне полковник в отставке, мой добрый
знакомец. Он сообщил в печати некоторые замечательные подроб
ности о Лермонтове, в приложениях к «Запискам» Е. А. Хвостовой.
( Примеч. В. П. Бурнашева.)
230
Булгаков, а вся честная компания с прибавкою двух-
трех гусар, будет проезжать в самом развеселом, насто
ящем масленичном состоянии духа, а ему представит
честь и удовольствие наслаждаться в полной трезвости
обязанностями службы царю и отечеству. В Царском
мы застали у Майошки пир горой и, разумеется, всеми
были приняты с распростертыми объятиями, и нас
принудили, впрочем, конечно, не делая больших усилий
для этого принуждения, принять участие в балтазаро-
вой пирушке, кончившейся непременною жженкой,
причем обнаженные гусарские сабли играли не послед
нюю роль, служа усердно своими невинными лезвиями
вместо подставок для сахарных голов, облитых ромом
и пылавших великолепным синим огнем, поэтически
освещавшим столовую, из которой эффекта ради были
вынесены все свечи и карсели. Эта поэтичность всех
сильно воодушевила и настроила на стихотворный лад.
Булгашка сыпал французскими стишонками собствен
ной фабрикации, в которых перемешаны были les rouges
hussards, les bleus lanciers, les blancs chevaliers gardes,
les magnifiques grenadiers, les agiles chasseurs * со всяким
невообразимым вздором вроде Mars, Paris, Apollon,
Henri IV, Louis XIV, la divine Natascha, la suave Lisette,
la succulente Georgette ** и прочее, a Майошка изводил
карандаши, которые я ему починивал, и соорудил
в стихах застольную песню в самом что ни есть скарро-
новском роде, и потом эту песню мы пели громчайшим
хором, так что, говорят, безногий царскосельский бес
сильно встревожился в своей придворной квартире
и, не зная, на ком сорвать свое отчаяние, велел отпороть
двух или трех дворцовых истопников; словом, шла
«гусарщина» на славу. Однако нельзя же было не ехать
в Петербург и непременно вместе с Мишей Лермонто
вым, что было условием бабушки sine qua non ***.
К нашему каравану присоединилось еще несколько
гусар, и мы собрались, решив взять с собою на дорогу
корзину с пол-окороком, четвертью телятины, десятком
жареных рябчиков и с добрым запасом различных
ликеров, ратафий, бальзамов и дюжиною шампанской
искрометной влаги, никогда Шампаньи, конечно, не
* красные гусары, голубые уланы, белые кавалергарды, вели
колепные гренадеры, проворные егеря ( фр.) .
**Марс, Париж, Аполлон, Генрих IV, Людовик XIV, боже
ственная Наташа, нежная Лизетта, аппетитная Жоржетта ( фр.) .
***обязательным ( лат.).
231
видавшей. Перед выездом заявлено было Майошкой
предложение дать на заставе оригинальную записку
о проезжающих, записку, в которой каждый из нас
должен был носить какую-нибудь вымышленную фами
лию, в которой слова «дурак», «болван», «скот» и пр.
играли бы главную роль с переделкою характеристики
какой-либо национальности. Булгаков это понял сразу
и объявил за себя, что он marquis de Gloupignon (мар
киз Глупиньон). Его примеру последовали другие,
и явились: дон Скотилло, боярин Болванешти, фана
риот Мавроглупато, лорд Дураксон, барон Думшвейн,
пан Глупчинский, синьор Глупини, паныч Дураленко
и, наконец, чистокровный российский дворянин Скот
Чурбанов. Последнюю кличку присвоил себе Лермон
тов. Много было хохота по случаю этой, по выражению
Лермонтова, «всенародной энциклопедии фамилий».
На самой середине дороги вдруг наша бешеная скачка
была остановлена тем, что упал коренник одной из
четырех троек, говорю четырех, потому что к нашим
двум в Царском присоединилось еще две тройки гусар.
Кучер объявил, что надо «сердечного» распречь и осве
жить снегом, так как у него «родимчик». Не бросить
же было коня на дороге, и мы порешили остановиться
и воспользоваться каким-то торчавшим на дороге
балаганом, местом, служившим для торговли, а зимою
пустым и остающимся без всякого употребления. При
содействии свободных ямщиков и кучеров мы занялись
устройством балагана, то есть разместили там разные
доски, какие нашли, на поленья и снарядили что-то
вроде стола и табуретов. Затем зажгли те фонари,
какие были с нами, и приступили к нашей корзине,
занявшись содержанием ее прилежно, впрочем, при
помощи наших возниц, кушавших и пивших с увлече
нием. Тут было решено в память нашего пребывания
в этом балагане написать на стене его, хорошо выбе
ленной, углем все наши псевдонимы, но в стихах, с тем
чтоб каждый написал один стих. Нас было десять
человек, и написано было десять нелепейших стихов,
из которых я помню только шесть; остальные четыре
выпарились из моей памяти, к горю потомства, потому
что, когда я летом того же года хотел убедиться,
существуют ли на стене балагана наши стихи, имел
горе на деле сознать тщету славы: их уничтожила
новая штукатурка в то время, когда балаган, пустой
зимою, сделался временно лавочкою летом.
232
Гостьми был полон балаган,
Болванешти, Молдаван,
Стоял с осанкою воинской;
Болванопуло было Грек,
Чурбанов, русский человек,
Да был еще Поляк Глупчинский.
— Таким о б р а з о м , — продолжал Ю р ь е в , — ни испа
нец, ни француз, ни хохол, ни англичанин, ни итальянец
в память мою не попали и исчезли для истории. Когда
мы на гауптвахте, в два почти часа ночи, предъявили
караульному унтер-офицеру нашу шуточную записку,