На две категории подразделяются и водоносы (сака) — профессия, в изучаемую эпоху очень распространенная как на Востоке, так и на Западе. Хотя фонтаны в Стамбуле имеются во множестве, всегда находится большое количество желающих воспользоваться услугами водоноса, который целый день постоянно снует по кварталу между фонтаном и домами заказчиков. Грань между категориями проходит по способу доставки воды: одни используют силу животного, обвешанного бурдюками и кувшинами, и они составляют, так сказать, аристократию корпорации водоносов; другие же — водоносы в буквальном смысле слова. Последние преобладают в кварталах бедноты — с бурдюком на спине они медленно бредут по улице, оглашая ее характерным для них криком. Эта корпорация, в отличие от прочих, не проводит для новичков никаких испытаний на профессиональную пригодность, рекрутируя их за счет недавно переселившихся в столицу деревенских жителей. Другим выходцам из того же социального слоя еще не утраченные навыки крестьянского труда помогают освоиться с обязанностями садовника (сады и огороды окружают город). И еще одна профессия, в которой преобладают вчерашние провинциалы: каикджи или перемеджи — лодочники-гребцы, перевозящие на своих суденышках пассажиров и товары с одного берега Золотого Рога или Босфора на другой. Отсутствие мостов очень способствует их труду.

Все эти профессии позволяют лицам определенной (низкой) социальной категории зарабатывать себе на жизнь. Как бы мал ни был их заработок, он все же представляет собой достаточное средство борьбы против нищенства, которое, как кажется, не получило широкого распространения в столице Османской империи. Если здесь и имеются нищие, то они появляются вовсе не в том виде, в котором на Западе привыкли воспринимать их собратьев. Это скорее бедные люди, взятые на прокормление благотворительными организациями или, говоря более определенно, имаретами или народными кухнями, раздающими еду бесплатно. Впрочем, турок, и помимо этих организаций, милосерден, как отмечает Бертрандон де ла Брокьер: «Это чистосердечные и сострадательные люди. Я часто видел: когда мы вместе ели, а мимо нас проходил бедный человек, они приглашали его разделить трапезу, что у нас вовсе не принято»^{290}. Де Корменэн уточняет: «Не думаю, чтобы во всем мире отыскалась более милосердная нация, чем эта. Поэтому-то не видать в Турции бедняков, выпрашивающих милостыню с протянутой рукой: как только кто-нибудь из них впадает в крайнюю нужду, ему немедленно оказывают помощь его соседи»^{291}. Процитируем еще одно суждение: «Не нужно думать, что в тех странах можно где-нибудь натолкнуться на толпу нищих, выставляющих напоказ ради милостыни все свои телесные уродства и стенающих по поводу своих несуществующих болезней, как это случается в христианских странах и, главным образом, во Франции, Испании или Италии: там бы их не поняли»^{292}. Веком позже дю Луар свидетельствует: «Здесь почти не видно нищих, и они не пристают к прохожим так назойливо, как к этому приучены бездельники оборванцы во Франции; здесь бедные бесплатно прокладывают дороги, соединяют их, подводят к общественным зданиям — с тем, чтобы получить право на вспомоществование, которое им оказывается богатыми людьми»^{293}.

Читая все это, легко заключить, что Стамбул — столица страны, где текут молочные реки меж кисельных берегов, или, говоря без метафор, страны, где каждый может заработать себе на пропитание, где даже убогий обеспечен куском хлеба и кровом над головой, каково бы ни было его социальное положение. Картина идиллическая, но даже если здесь и не идет борьба за выживание, даже если условия жизни обитателя Стамбула ничуть не хуже тех, в которых приходится влачить свое существование парижанину или жителю Лондона, а в некоторых отношениях и лучше их — даже если все это так, то и в этом случае не следует упускать из вида вот какое обстоятельство: житель Стамбула сплошь да рядом сталкивается с такими трудностями, которые, скажем, парижанину вовсе неведомы и ответственность за которые несет экономическая политика османского правительства.

Присутствие колоний иностранцев в Стамбуле — не новость. Будучи одним из главных центров международной торговли в Восточном Средиземноморье, Константинополь видел еще в эпоху Византии ряд торговых колоний, выраставших по побережью Золотого Рога, прежде всего итальянских. Задолго до возникновения Латинской империи (1204) здесь осели венецианцы, генуэзцы, пизанцы, амальфийцы, а рядом с ними — и купцы из Прованса и Каталонии. С 1204 года вплоть до падения Латинской империи (1261) венецианцы сохраняют привилегированное положение, позднее на первое место выходят генуэзцы, обосновавшиеся в Галате. Политический и экономический упадок Византийской империи способствует возникновению иностранных факторий, особенно в Константинополе^{294}. На следующий же день после взятия города Мехмет II возобновил привилегии генуэзцев в Галате и несколько позднее позволил венецианцам, а затем и другим «франкам» обосноваться в его столице. Однако условия их пребывания не были столь благоприятными, как при Палеологах: Черное море закрылось перед западными коммерсантами, а их практические возможности в самом Стамбуле оказались ограничены имперскими регламентами.

Вплоть до эпохи Сулеймана Великолепного практически все проживающие в Стамбуле иностранцы — это коммерсанты. С установлением нормальных дипломатических отношений, сопровождающихся назначением в столицу послов великих держав и изданием капитуляций, определивших статус иностранных подданных в пределах Османской империи, правовое положение иностранцев значительно меняется. Помимо торговцев сюда прибывают дипломаты, представители свободных профессий, миссионеры — в постоянно растущем числе.

Первые капитуляции были заключены в 1536 году с Францией (впрочем, дата остается предметом обсуждения) — как следствие миссий Жана Франжипани и Антуана Ринкона. Честь их формального заключения выпала на долю первого официального французского посла Жана де ла Форе (Forest), направленного в Стамбул Франциском I в сопровождении (знаменательный факт!) ученого Гийома Постеля, которому было поручено собрать античные и мусульманские рукописи для Королевской библиотеки (позднее — Национальная библиотека)^{295}. Помимо того что капитуляции определяли условия существования и работы французов в Османской империи, они предоставляли Франции привилегию права флага (которой до этого пользовались только венецианцы). Иначе говоря, купец, из какой бы то ни было европейской страны (за исключением Венеции), желающий торговать в пределах владений Великого Господина, мог это делать лишь «под знаменем и покровительством Франции». До 1580 года только французы пользовались такой привилегией; основываясь на ней, они обеспечили себе экономическое преобладание в турецком мире. Но в 1580 году англичане получили точно такую же привилегию, а в 1612 году ее обладателями стали и голландцы. С этого времени и примерно до 1685 года две последние нации добились неоспоримого верховенства — англичане в Константинополе, голландцы в Смирне. Мало-помалу в течение XVII века и другие европейские державы, одна за другой, получали капитуляции, и в конечном итоге привилегированных наций не осталось.

Капитуляции, даруемые султаном той или иной европейской нации, предусматривают прежде всего право ее представительства как в столице империи, так, при необходимости, и в провинциях. В столице эта функция выполняется послом (резидентом, байли и пр.) соответствующей державы, а в главных портовых городах — ее консулами. Упомянутые лица играют, так сказать, двойную роль: с одной стороны, они представляют своих соотечественников перед турецким правительством и перед местными турецкими властями (во втором случае речь идет, конечно, о консуле), а с другой — выступают делегатами собственного правительства перед своими соотечественниками. В Стамбуле консулов нет (как нет и чисто местных властей: управление столицей — задача правительства), и в силу этого здесь имеет место совмещение дипломатических и консульских служб. Иначе говоря, посол (а вместе с ним и штат посольства) вынужден заниматься, помимо основных своих дипломатических обязанностей, еще и тем, чем занят консул, например, в Александрии. Чем же именно?