Привезенные материалы по Фау-2 были использованы для того, чтобы научиться делать ракеты: выпустить собственную документацию (нашу «новую» ракету назвали Р1), наладить производство и испытания на нашем заводе, на испытательных стендах и на испытательном полигоне Капустин Яр на левом пустынном берегу в нижнем течении Волги. Чуть ли не половина ракет при пусках летела «за бугор». Авария при запуске — обычное дело.

Испытатели со смехом вспоминали, как пузатые зенитные ракеты «Вассерфаль» после запуска, вместо того чтобы лететь вверх, почему-то падали и ползли по земле (причем довольно быстро), оставляя за собой огненный хвост, нередко направлялись в сторону окопчика, где пряталось начальство — и военное, и гражданское. Вот когда ставились рекорды по бегу на средние дистанции! Такой навык сохранялся и позже, и мне тоже приходилось наблюдать такие сцены при запусках ракеты Р7.

Но время тогда было суровое. Конец сороковых. Еще был жив Сталин. Он лично интересовался, почему большие ракеты летят не в цель, а «за бугор» (на нашем жаргоне это означало, что ракета падала недалеко и часто буквально за ближайшим бугром). И интерес хозяина отнюдь не был связан с увеличением шансов на помощь сверху. Скорее это означало, что по каждому «забугорному» полету нужно проводить расследование и докладывать, кто виноват. И тут все главные конструкторы объединились: «виновата бездарная немецкая техника (какая черная неблагодарность!), что с нее взять?» Но кто-то же просмотрел очередную неисправность? Приходилось искать какого-нибудь Чубайса. Главным героем поисков «рыжего» часто оказывался заместитель Королева Мишин. Как только ракета улетала «за бугор», он выскакивал из окопчика, бежал к газику и мчался, опережая всех, к останкам ракеты, находил обломок графитовых газовых рулей (а как же им было не разбиться, когда ракета так «приземлялась»?) и с победным видом возвращался к Госкомиссии: опять неисправен двигатель, следовательно, виноват этот индюк Глушко, который не просто не умеет делать двигатели, он в них вообще ничего не понимает! Интеллигентный «индюк» Глушко просто задыхался от ярости от такого наглого и бессмысленного обвинения, готов был убить Мишина, но вокруг находилось слишком много наблюдающих и контролирующих. Хотя эти наблюдающие и контролирующие (в основном военные заказчики и испытатели) и понимали вздорность обвинений, но ведь и они должны были найти виноватого, тем более что шансов отыскать реальную неисправность в остатках ракеты после взрыва, произошедшего при ее падении, очень мало. А тут еще бывший заместитель Глушко по испытаниям в казанской шарашке ракетных двигателей Королеве отеческим видом (он же теперь «главнее» Глушко!) начинал его мирить с Мишиным. Классическое разделение ролей: Мишин, как петух, наскакивал на Глушко, а Королев выступал в роли арбитра. Глушко, да и все остальные, конечно, эту нередко разыгрываемую комедию хорошо понимали.

Но дело все-таки пошло. Разработали новую, уже действительно свою, ракету — Р2, с дальностью полета примерно в два раза большей, чем у Фау-2.

Увеличение дальности было достигнуто за счет форсирования двигателя ракеты Фау-2 (в КБ жидкостных ракетных двигателей Глушко) и увеличения размеров. Наряду с этим развивались новые идеи решения самой конструкции ракеты: бак горючего сделали несущим. Кстати, и в Фау-2, и в наших первых ракетах в качестве горючего использовался спирт. Может быть, потому ракетные работы и были так популярны, что многие старые ракетчики могли бесплатно страдать известным нашим национальным недугом?

Конструкция корпуса ракеты Фау-2 была похожа на самолетную: внутри несущего корпуса подвешены бак горючего (а в нем — представляете? — тонны спирта!) и бак окислителя (кислорода). На самом деле отдельный от баков корпус не нужен. Нашими ракетчиками был сделан, так сказать, революционный шаг: бак горючего ракеты Р2 держал сам себя. С тех пор все ракеты — и наши, и американские, и все другие — делались с несущими баками.

Тогда меня удивляло: а почему был сделан несущим только бак горючего? Естественно было бы делать несущими оба бака: ведь корпус для подвешивания баков был просто паразитной конструкцией и снижал выходные характеристики ракеты. Кто задержал естественное движение вперед? Явно не немецкие инженеры из Осташкова: из их отчетов следовало, что они были за несущие баки. И не министерское начальство (Д. Ф. Устинов), поскольку не в характере Королева было спрашивать разрешения у начальства на технические решения. Сейчас, перебирая в памяти фамилии инженеров, которые могли быть причастны к такому странному решению, прихожу к выводу, что это кто-то из четверки: Бушуев, Охапкин, Мишин и Королев. Мишина, пожалуй, сразу можно исключить: не в его характере уклонение от риска, а решение сделать несущим в Р2 только бак горючего, мог принять (или добиться принятия) только очень осторожный человек. Маловероятно, что это был Охапкин — специалист по прочности, ему должно было быть абсолютно ясно: логично делать несущими оба бака. Остаются Королев и Бушуев. Вообще-то Бушуев как человек был очень осторожен. Но он был начальником проектной бригады КБ, и должность его, так сказать, исключала боязнь риска: кому нужен проектант, не толкающий начальство вперед? Остается Королев. Он мог занять такую позицию и из за того, что осташковские немцы выступали в своих отчетах за оба несущих бака. Он мог демонстрировать, что эти немцы ему не были нужны ни раньше, ни сейчас, что он не идет у них на поводу, не хочет их видеть и слышать.

Р2 сделали. Проверили в полетах. Теперь над созданием ракет работало не только конструкторское бюро Королева. Научно-исследовательские институты, конструкторские бюро и заводы разрабатывали и изготовляли ракетные двигатели, приборы управления и контроля полета, стартовые устройства. Решающую роль в создании этой кооперации разработчиков сыграл министр оборонной промышленности Устинов. На него была возложена ответственность за развитие ракетной промышленности, за выделение средств на выполнение работ по ракетам. И тогда, и позднее выделить средства на определенные работы означало обязать НИИ, КБ и заводы выполнять работы по техническим заданиям ведущей организации (то есть королёвского КБ) и включать эти работы в свои планы. Власти министра для этого не хватало, и приходилось для привлечения нужных предприятий «организовывать» решения Совета Министров или военно-промышленной комиссии (в то время единой Военно-промышленной комиссии при Совете Министров еще не было, но уже были ее предшественники — «спецкомитеты» по ракетам и по атомной бомбе).

Работы шли, но оставалось непонятным и руководству, и военным заказчикам (ведь все это делалось под лозунгом обороны страны): а зачем делать ракеты? Военная неэффективность Фау-2 видна невооруженным глазом: невысокая точность попадания, малая дальность, ненадежность. Обычные, да и атомные бомбы доставлять к цели самолетами было тогда и точнее, и дешевле. Изобретались самые нелепые доводы в доказательство целесообразности и даже необходимости для армии иметь на вооружении эти неэффективные ракеты. Например, на одном совещании в НИИ-4 генерал в погонах авиационного инженера всерьез доказывал, что даже при недостаточной точности попадания в цель ракеты могут быть эффективны, если обстреливать ими города во время обеденного перерыва, когда работающие выходят из зданий на улицу. Хотя он был в очках и в аккуратном мундире, лицо его, когда он рассуждал подобным образом, казалось лицом настоящего людоеда. Ну вылитый неандерталец.

Но мы-то понимали, зачем нужны ракеты. Чтобы попасть туда, за облака! Конечно, на эти фантастические проекты никто денег не даст, но тут нам могли помочь военные. Они не дремали: для американцев доставка атомных бомб самолетами проще и дешевле, у них военные базы в Европе и по нашим южным границам, а наши самолеты до Америки просто не долетят (по техническим возможностям), а если, теоретически, смогли бы, — то их десять раз сбили бы в полете. Значит, нужно делать межконтинентальную ракету. Убедили себя и начальство в том, что ракеты, доставляющие атомные бомбы на расстояние 8000—12 000 километров, и будут тем оружием, которое обеспечит безопасность страны.