Таким образом, под влиянием слухов о начавшихся в Москве междоусобицах литовские паны начали лелеять надежду на реванш. Но, как мы помним, еще недавно литовское правительство признавалось в своей неготовности к войне. Как объяснить подобную метаморфозу? По-видимому, виленские политики вовсе не собирались начинать войну немедленно: они и не смогли бы этого сделать тогда. Но происходившие в Москве события — смерть Василия III и начавшаяся при дворе борьба за власть — позволяли рассчитывать на миролюбие правительства Ивана IV, а тем временем Литва могла вести подготовку к войне. Как показало будущее, эта подготовка заняла у нее более полугода.

Еще в начале января 1534 г. виленский двор был настроен вполне миролюбиво по отношению к России: король даже отложил решение других внешнеполитических вопросов, как, например, пограничных споров с Ливонией, до прибытия московских гонцов с охранной грамотой на приезд литовского посольства⁹⁰. В наказе отправленному 8 января 1534 г. в Крым московскому послу Ивану Челищеву говорилось даже, что с литовским посланником отправлена опасная грамота «на послы, а король посылает к нему (Ивану IV. — М. К.) своих послов…»⁹¹. Однако в этом наказе русское правительство выдавало желаемое за действительное: литовское посольство так и не было отправлено в Москву. К тому времени, когда в Вильне получили еще недавно столь желанный охранный лист для послов, позиция литовской рады по отношению к России уже изменилась под влиянием все новых известий оттуда о распрях при московском дворе. Московские посланцы, прибывшие к середине января в Литву, были задержаны на границе; в Вильну их допустили только в самом конце этого месяца⁹². На 15 февраля король созвал в Вильне сейм, на котором было принято решение о войне с Москвой⁹³. Комментируя это решение, Н. Нипшиц писал в Кенигсберг князю Альбрехту 2 марта, что «к этому побудило литовцев ничто иное, как великие раздоры… в Москве между братьями прежнего (великого князя. — М. К.) и юным великим князем…»⁹⁴.

24 февраля Т. Бражников и Ю. Звягин вернулись в Москву с ответными грамотами, соответственно, от короля и от рады. Ответ гласил, что «перемирье весполок з смертью великого князя… доконало», если же Иван IV хочет быть с королем «в братстве и приязни по тому, яко был… Казимер король и великий князь з великим князем Василием Васильевичем и з дедом его великим князем Иваном Васильевичем», то пусть пришлет своих послов к «Юрьеву дни»⁹⁵, то есть 23 апреля. Таков был ответ короля, весьма похожий, по справедливому замечанию Л. Коланковского, на ультиматум⁹⁶. А паны-рада в своем послании от 8 февраля язвительно советовали боярам «стеречь» великого князя — «абы он в молодости лет своих к великому впаду и з господарьством своим не пришел»⁹⁷. Реакция в Москве на полученный от короля и панов ответ была резко отрицательной: присланная литовской стороной опасная грамота на приезд русского посольства была отвергнута: «князь великий грамоты не полюбил, потому что о ней к королю не приказывал и послов своих к королю слати не хотел»⁹⁸; грамота панов-рады к боярам осталась без ответа. Фактически в отношениях между двумя государствами с конца февраля произошел разрыв.

В период заседаний в Вильне вального сейма (15 февраля — середина марта 1534 г.) туда продолжали поступать известия о распрях при дворе малолетнего Ивана IV: эти слухи подогревали воинственный пыл литовских панов. Об обстановке, в которой проходил виленский сейм, мы можем судить со слов коронного подканцлера П. Томицкого, регулярно получавшего информацию из Вильна. 8 марта, ссылаясь на только что полученные из Литвы письма, он сообщал одному из своих корреспондентов, что паны-рада Великого княжества «единодушно советуют королю, чтобы он старался вернуть захваченные… покойным князем Московским города и земли литовские», тем более что, как полагают паны, «сейчас самый подходящий момент для ведения войны, ибо между юным государем и его двумя дядьями нет согласия, и все в Москве пришло в смятение от раздора и междоусобных распрей»⁹⁹.

Слухи, которым столь охотно верили литовские паны, действительно отражали некоторые события при московском дворе в конце 1533-го — начале 1534 г. (арест князя Юрия Дмитровского, какие-то трения между старицким князем Андреем и великокняжеским окружением)¹⁰⁰, но в сильно преувеличенном виде. К тому же конфликт Андрея Старицкого с опекунами Ивана IV оказался кратковременным: Постниковский летописец отметил приход князя Андрея на великокняжескую службу в Боровск «на Троицын день»¹⁰¹, то есть 25 мая, поскольку пасха в 1534 г. пришлась на 5 апреля¹⁰². Между тем в военных планах Литвы чуть ли не главный расчет делался на длительную внутреннюю смуту в Москве.

Для ведения войны требовались деньги и войско: виленский сейм установил налог (серебщину) на три года — эти средства предназначались для платы наемным войскам; срок первого сбора налога был назначен уже на 14 мая 1534 г.¹⁰³ Кроме того, 12—14 марта по всему Великому княжеству были разосланы господарские «листы», извещавшие о созыве ополчения на войну: оно должно было собраться к 23 мая в Минске¹⁰⁴. Но затем срок был перенесен на 29 июня по совету некоторых панов, — как сообщал 2 июня из Вильны придворный королевы Боны Н. Грабиа, — считавших, что мобилизацию нельзя проводить без призыва наемников; поэтому были наняты 2 тыс. всадников и тысяча пехотинцев, которых отправили на охрану границы¹⁰⁵. Однако и к этому сроку посполитое рушение не собралось: в начале июля литовский гетман Юрий Радзивилл доносил королю из Минска, что «еще подданыи наши не вси ся на тую службу нашу зъехали»; отчасти Сигизмунд оправдывал опоздавших тем, что некоторые из них явились было к первому сроку (23 мая), который затем был перенесен; с другой стороны, по словам гетмана, многие отсутствовали на основании королевских «листов» с освобождением от службы: король распорядился заносить таковых в особые реестры¹⁰⁶. До нас дошло несколько таких «вызволенных» листов, выданных в конце мая — июне 1534 г. некоторым знатным лицам, сумевшим добиться освобождения от участия в походе¹⁰⁷. Сбор войска безнадежно затягивался. Дурной пример подавали сами паны-рада, не спешившие прибыть в гетманский лагерь под Минском¹⁰⁸.

О военных приготовлениях России вплоть до конца мая нам ничего не известно. Заслуживает внимания сообщение Н. Грабиа от 2 июня, в котором он передает со слов московских пленных, будто в Москве уже были назначены послы для приезда на день святого Юрия на мирные переговоры, но затем по неизвестной причине посольство было отменено¹⁰⁹. Может быть, поэтому укрепление западной русской границы началось не сразу после получения в феврале «гордостного» ответа короля. Возможно и другое объяснение: в Москве знали срок, к которому должно было первоначально собраться посполитое рушение (23 мая), а до этого времени не спешили с ответными мерами военного характера. Информацией о намерениях литовских властей русское правительство могло располагать из донесений своих разведчиков, регулярно засылавшихся в Литву: по словам польского жолнера Войтеха, бежавшего 2 июля 1534 г. из русского плена, «о Юрьеве дни послан шпекг в землю королевскую, именем Васюк, родом поведает ся быти вид(е)бленином, человек низкий, русый, трудоватый… а вже дей то его в пятый раз (!) в землю королевскую шпекговати послано»¹¹⁰. Сопоставим даты: сбор литовского войска был назначен на 23 мая, а 25 мая, как уже говорилось, в Боровск пришел князь Андрей Старицкий и стоял там летом «против короля» — по словам Постниковского летописца¹¹¹. Наконец, в разрядной книге 29 мая помечен разряд «от северской украины»¹¹². Возможно, это не случайные совпадения, а реакция на военные приготовления литовской стороны: в уже цитированном выше письме Н. Грабиа от 2 июня сообщается, что неприятель, узнав о мобилизации, занял конницей пограничные крепости¹¹³. В июне на границе произошло даже несколько стычек, не имевших, впрочем, серьезного значения¹¹⁴. Но все же главной причиной, задержавшей сосредоточение крупных московских сил на западной границе, была, вероятно, крымская угроза: 8 мая крымские и азовские татары совершили набег на Рязанскую землю, на Проню, но были отбиты с уроном русскими воеводами¹¹⁵.