Жак отпустил ее и улыбнулся, затем молча взял ее руку и повел по траве в тень.

Обе лошади стояли, привязанные к деревьям рядом друг с другом, и щипали траву, которая была уже достаточно высокой вокруг тонких стволов нескольких молодых кленов. Место, которое они выбрали, было тихой низиной на краю орешника, где распростершиеся ветки создавали пространство тени. София стояла и смотрела, как он отсоединил большой багажный сверток с задней части седла Мезрура, подошел и положил его на траву, затем опустился на колено, чтобы развязать его.

Когда он все разложил, она воскликнула в изумлении:

— Как ты все это запаковал? Ты никогда не сможешь сложить все обратно!

— Значит, ты поможешь мне употребить что-нибудь из этого. Вино. — Он прислонил бутылку с высоким горлышком к стволу лещины. — Оно тебе понравится. Это из Анжу.

— Не из Нормандии? — Ей было интересно, было ли вино прислано ему на корабле, который он встречал днем ранее. Что же такого было важного для него, что он должен был торопиться в Нью-Хейвен в день, когда прибыло судно?

Жак притворно нахмурился.

— Там мы выращиваем яблоки, а не виноград. Садись, любовь моя. — Он расправил одну сторону покрывала, которое разложил, чтобы сделать из него подстилку и скатерть одновременно. Там были бокалы для вина и столовые приборы, завернутые в салфетки, маленькие груши, клинышек сыра, обернутый во влажную ткань, сушеные фрукты и белый батон, который он достал из накрахмаленной салфетки.

Она смотрела удивленно, и он засмеялся:

— Это еще что! Ты знаешь, сколько еды солдаты берут с собой в поход?

София покачала головой.

— Пайки, которые нам давали, включали сухое печенье на семь дней, мясо на пять, вино на два. Мы несли одно покрывало, один мундир, две рубашки, две пары носков, две пары обуви, плюс одна пара запасных подошв и каблуков. Винтовка и клинковый штык, рожок пороха, солдатскую флягу с водой, шестьдесят фунтов пулевых патронов.

Она полулежала, опираясь на локоть, и смотрела на батон хлеба, который он собирался атаковать большим ножом. Понадобится целый взвод, чтобы съесть это.

— Это, — сказал он, указывая на батон, — чудо. Миссис Лиливайт говорит мне, что мистер Джолифф всегда берет с собой такой хлеб, когда путешествует верхом. Повар зажаривает полностью филе говядины, но не слишком долго — оно должно быть розовым и сочным. Затем он делает углубление в батоне, опускает филе внутрь и кладет все под пресс, чтобы сок перетек в хлеб. Затем, когда этот процесс заканчивается, — он быстро сделал разрез наискось, — получается самая превосходная холодная говядина, которую вообще можно когда-либо попробовать. Ах! — Он пошарил под пакетами с фруктами. — Чуть не забыл, у нас же есть тарелки.

Мясо, окруженное хрустящей корочкой хлеба, было вкусным. Вино хранилось в леднике в винном погребе и до сих пор оставалось прохладным, поэтому, когда он налил его, хрустальный бокал стал холодным под кончиками ее пальцев. Прежде чем София сделала глоток, Жак поднял свой бокал и легонько коснулся бокала Софии, не сводя с нее взгляда, и тонкий аромат розы разлился в теплом воздухе между ними.

— Я пью за тебя, моя любовь.

— Моя любовь.

Она увидела блеск в его глазах, когда сказала это. Вино полилось вниз по ее горлу, и она неожиданно почувствовала себя восторженно опьяненной.

Они ели и отхлебывали понемногу вина. Затем он потянулся, взял бокал из ее руки и поставил рядом со своим в маленькую нишу на траве. Сдвинув остатки пикника к краю покрывала, он лег рядом с ней, опираясь на одно предплечье, и посмотрел ей в глаза. Это напомнило ей их первую встречу в лесах Сиднея, когда она увидела этот блеск в его широко открытых серых глазах и полуулыбку, которая касалась его четко очерченных губ.

Какие бы сомнения, страхи или тайны ни возникали между ними с тех пор, ничего не существовало в этот момент. Он ждал, когда София сделает первый шаг, и она сделала его без колебания, скользя своими пальцами по его затылку и ища его губы, которые имели вкус абрикосов и вина. Она скользнула под него и потянула его на себя, проводя обеими руками по его груди и вниз к талии, чтобы поднять его рубашку и положить ладони на голую кожу. Когда она ласкала его, он издал глубокий стон, и София ответила вздохом.

В уютной низине, укрытой среди трав и цветов, они лежали, растворяясь в сладкой неге желания. София заново открывала его; разогретый солнцем запах его льняной рубашки, его прерывистый шепот, прикосновение его пальцев, скользящих по ее бедру, готовность его тела, когда наконец она повела его туда, где ей хотелось, чтобы он был. Их глаза были устремлены друг на друга, и над его плечом она увидела навес из листьев, опускающихся и раскачивающихся, пронизанных стрелами солнечного света. Затем он склонил голову так, что его щека касалась ее, и она услышала свое имя, вырвавшееся из его уст. И блаженство, которое пронзило ее, казалось, потрясло и захватило и его тоже, унося их за пределы слов и за пределы мысли.

На мгновение он упал на нее, придавив своим телом, затем перекатился на одну сторону и положил ее на себя, так что ее щека была у него на груди, а его подбородок — на макушке ее головы. Они долго лежали, обнявшись и дыша в унисон. Жак провел пальцами сквозь ее волосы, укрывая ими как веером, плечо и позволяя им спадать на одну грудь. София накрыла его руку своей ладонью и прижала ее к себе, чувствуя, как его тепло постепенно проникает сквозь ее кожу по направлению к сердцу.

— Я сделаю для тебя все, что угодно.

София скользнула своими руками под его рубашку к стальным мышцам его живота.

— Обещай мне, что ты не поедешь во Францию.

Она почувствовала его удивление и подняла голову.

— Я боюсь.

— Не бойся.

— Как я могу не бояться? Я прожила всю свою жизнь в военное время. Я знаю, что значит смотреть, как мужчины уходят на войну. Я знаю, что значит, когда они не возвращаются. Это жестоко, и бесконечно, и неправильно.

Его взгляд омрачился.

София продолжала:

— Это происходит и сейчас. Мир оказался иллюзией; война никогда не заканчивалась. Мужчины делают одно и то же снова и снова, принимая решение уйти, поступая на военную службу. Мужчины, которые уже служили, Митчелл, возможно. Кузен Себастьян. Или неопытные юноши, как Филипп. Скажи мне, что ты не сделаешь этого.

Он убрал волосы с ее лба.

— Ш-ш, — сказал он. — Разве я не сказал тебе: пусть Франция сама позаботится о Бонапарте?

Она покачала головой.

— Все это не так просто. Ты знаешь это так же, как и я. Англия и Пруссия собираются вторгнуться.

— Действительно. Они попытаются поймать его в капкан в Париже, прежде чем он сможет двинуться. Он будет в осаде. Надо воздать ему должное.

— Нет, — София изогнулась в его руках и села. Она с грустью посмотрела на него вниз. — Именно такое мышление увековечивает войну. Нападение, нарушение территориальной целостности, ответ тем же самым в отместку. Это бесконечный цикл, крупные державы несут с собой конфликты в самые дальние уголки Европы, а мелкие уничтожаются или поглощаются целиком. Жак… — Она умолкла при звуке его имени на своих губах в первый раз. Затем она сказала тихо, в то время как ее пальцы ласкали его щеку, — Англия не имеет права пересекать границы твоей страны. Должное не будет воздано нашей осадой Парижа.

Его голос был спокойным.

— Даже не имеет права покончить с Бонапартом? Она покачала головой.

Жак продолжал тем же самым ровным тоном:

— Вообрази бешеную собаку, спущенную с цепи в твоих конюшнях, калечащую твоих лошадей, подвергающую опасности их жизни. Вообрази, что нет никого, кто бы помог тебе, никого, кто бы помешал ей нападать на твоих беззащитных животных. У меня в Джолифф-корте есть возможности, чтобы избавить Клифтон от этого ужаса. Ты хотела бы, чтобы я взял винтовку, вошел в твои владения и убил бешеную собаку?

— Только если бы я попросила тебя. В любом случае это не веский довод. Ты знаешь, что это не так. Это лишь слабое оправдание вторжения. Бонапарт — вовсе не бешеная собака. Он отдает отчет в своих действиях.