Рядом с ним находился большой сундук для путешествий с открытой крышкой. На полу вокруг его ног валялись вещи, которые он собирался упаковывать в рюкзак.
Затаив дыхание, в то время как кровь глухо стучала у нее в ушах так громко, что она боялась, что он может услышать, София заставила себя разглядеть, над чем же он склонился столь сосредоточенно.
Орудия войны.
Там была стальная каска с высокой тульей и черным конским волосом, свисающим с медного хохолка; одного этого было достаточно, чтобы заставить ее сердце упасть, потому что в английской армии не носили ничего подобного. Высокий плюмаж был белым, обозначая офицера высшего ранга. Черные ботфорты лежали под длинными блестящими ножнами, а рядом с ними к сундуку был прислонен меч, для которого они предназначались, оружие тяжелой кавалерии с медной гардой, которая сияла в полумраке. Похоже, что он только что отполировал ее.
Теперь он чистил другой предмет — широкий стальной нагрудный знак, держа его на коленях. Кожаные ремни и медные пряжки шуршали на соломе у его ног, когда он водил тканью вперед-назад по зеркальной поверхности резкими яростными взмахами.
Это был нагрудный знак кирасира.
Жак был окружен обмундированием и оружием офицера французской тяжелой кавалерии, хорошо сохраненном, и теперь он энергично восстановил это.
Парализованная ужасом, София посмотрела на его лицо: его губы были так плотно сжаты, что побелели, а в глазах горело демоническое пламя. Он никогда не принадлежал ей: его разум и душа уже были во Франции, с Наполеоном Бонапартом, с армией, к которой он собирался присоединиться. Ее любимый — ее смертельный враг.
Закрыв рукой рот, чтобы подавить крик, София отошла назад, не сводя глаз со щели между дверей. Каждый шаг усиливал ее страх, так как тихое шарканье ее ботинок для верховой езды по камням казалось ей невозможно громким. На углу она повернулась, выглянула в сторону сада, затем посмотрела назад через плечо. Внутренний двор был тих, ничего не изменилось.
Затем она завернула за угол и ушла. София еле сдерживалась, чтобы не пуститься бегом, но все же старалась бесшумно шагать по траве. В кустарнике она зигзагом перемещалась от одного участка с укрытием к другому, бросая взгляд позади себя. Схватив пистолет и сумку с патронами со скамейки под тисовым деревом, она поспешила дальше.
София часто и тяжело дышала, когда достигла вершины склона, но никто не преследовал ее сзади, никто не выскочил из ворот, чтобы воспрепятствовать ее уходу. Ее гунтер мотнул головой, когда она бросилась к нему. Вскочив в седло и даже не расправив сбившееся платье под собой, она натянула поводья. Затем сорвалась с места, как стрела, и галопом понеслась через рощу, ту, через которую однажды они с Гарри убегали на Шехерезаде. Казалось, это было так давно…
Он никогда не любил ее. Он играл с нею, как тигр со своей добычей, наслаждаясь своей силой, лениво выбирая момент для смертельного удара.
Все то время, пока она ехала верхом, София рыдала; слезы струились по ее щекам, увлажняя волосы у ее шеи. Она глубоко и прерывисто дышала, спрятанный пистолет впивался ей в ребра. Неистовые рыдания вызвали боль в боку, и она перевела гунтера на шаг. Она застонала, и лошадь остановилась в тревоге. Затем она наклонилась из седла, и ее стошнило. Ее так рвало, что ей показалось, что она может сломаться пополам.
Когда все закончилось, ее руки дрожали, а лицо было холодным. София поправила свою одежду, села прямо, пустая как статуэтка, и позволила гунтеру самому выбрать дорогу в Клифтон.
Позже, когда она уже была дома, переоделась и хоть как-то овладела собой, она пошла искать адмирала.
Она обнаружила его в гостиной. Отец учил Гарри правилам игры в нарды.
— Папа, — сказала она, — мы отправляемся с тобой завтра в Бельгию.
Себастьян намеревался заехать в Клифтон, чтобы попрощаться с адмиралом, но он все еще чувствовал себя ужасно, и поездка верхом не казалась ему соблазнительной перспективой. Точно так же как и поездка на карете, когда ему не хватало компании Делии и Румбольдов. Вместо этого он отправил записку.
Себастьян знал, что София испытывала бы чувство лишения, если бы ей пришлось снова расстаться со своим отцом так скоро, поэтому он должен придумать что-либо, чтобы развлечь ее.
Слуга вернулся и сообщил, что его записка достигла Клифтона слишком поздно: семья поднялась очень рано и уехала в Нью-Хейвен, поскольку корабль отплывал в полдень вместе с приливом. Себастьян вернулся к делам, которыми предпочитал заниматься сам, так как старый слуга, на которого полагался Эндрю Гамильтон, был слишком консервативен, чтобы ему можно было доверять некоторые деликатные вопросы.
Он удивился, получив в два часа записку, свернутую, запечатанную и доставленную особым курьером. Записка была от Софии Гамильтон. Себастьян нахмурился: почему бы она стала посылать ему сообщение, в то время как сама была на пути из дома? И вдруг его осенило: она могла попасть в какую-либо переделку и нуждаться в его помощи. С дурным предчувствием, он разорвал конверт. И оказался прав.
Мой дорогой кузен,
Прости, что беспокою тебя, в то время как ты себя неважно чувствуешь, я шлю искренние пожелания выздоровления от себя и своего отца, хотя он не знает о том, что я отправляю это письмо. Но я должна написать. Во-первых, чтобы извиниться, что я не попрощалась с тобой. Я собираюсь остановиться в Брюсселе и уезжаю слишком быстро. Молюсь, чтобы ты не счел это пренебрежением, наоборот, я испытываю огромную потребность в твоей дружбе.
Я также полагаюсь на твой опыт — ты сказал как-то, что твои связи с армией теснее, чем это может показаться. Мне кажется, что-то, что я могу узнать здесь, относится к сфере твоей деятельности: если же нет, я уверена, ты выяснишь, к кому нужно будет обратиться.
У меня есть основания полагать, что наш сосед, тот самый виконт де Серней, служит агентом Бонапарта. Если он будет арестован, существенные доказательства этого будут обнаружены в его резиденции. Безотлагательность и срочность, тем не менее необходимы. Помимо этого, я не могу предложить больше никакой информации, и я не смогу оказаться полезной, оставаясь в Сассексе, чтобы дожидаться результата, который я вверяю в твои руки.
Я не буду описывать тебе свои чувства по поводу сообщения тебе этой новости. Существует одна-единственная вещь, которая делает это для меня приятным. Я молюсь о том, чтобы официальное вмешательство в это дело воспрепятствовало любому личному противостоянию, которое может быть дерзко спровоцировано.
Мой дорогой кузен. Я пишу это в величайшем душевном страдании. Я едва могу видеть страницу. Но надеюсь, этого достаточно, чтобы дать тебе основание для действий.
С искренним уважением,
София Гамильтон.
Она уехала. Это была первая мысль, которая поглотила его. Себастьян сидел, навалившись грудью на стол, в руке он держал смятое письмо. Она уехала без предупреждения, и было невозможно вернуть ее обратно. Затем он расправил письмо на столе и снова начал сосредоточенно изучать его. Похоже, что она писала его в ярости, так как оно было полно самых нехарактерных черт: тире, подчеркиваний, запутанных предложений. Должно быть, София написала его на борту корабля, как раз перед отплытием, за несколько секунд до того, как повернулась спиной к событиям, к началу которых она дала толчок.
Она полагалась на то, что он будет действовать, и быстро. Это доставило ему чувство огромнейшего удовлетворения — знать, что он был ее инструментом в самом страшном решении в ее жизни.
Себастьян взял чистый лист бумаги и позвал слугу. Он откупорил бутылку с чернилами и окунул в нее перо, аккуратно вытер его кончик о край, затем неторопливо написал несколько слов и поставил подпись твердой рукой. Требовалось всего две строчки, так как письмо Софии отправится вместе с его, чтобы придать сообщению большей убедительности. По поводу ответа он не сомневался.