Что касается технической трудности со спуском в шахту рельсовых звеньев, разрешили ее просто: попилили рельсы на куски, спустили, а тут, под землей, призвали на помощь электросварку. И уж коль скоро начали варить, решили не ограничиваться обычными двенадцатиметровыми отрезками, а составили сплошные плети от стрелки до стрелки, без стыков. Такой путь называют бархатным: вези по нему бокал с шампанским до краев — не расплещется.

Дубынин шагал по штреку в группе гостей вслед за Громадским, вслушивался в негромкий голос его, но уже не слышал, о чем директор рудника рассказывает, а думал о переменах, какие произошли под землей за последние годы.

И не только в сфере чисто, так сказать, производственной, не только в смысле технического прогресса. Не на одних, словом, решающих направлениях. Взять хотя бы тот же «поход против сухомятки» — мог вроде быть, а мог и не быть. Горняки, во всяком случае, никаких требований к руководству не предъявляли, казалось само собой разумеющимся: собираешься на работу — бери из дома сверток с ломтем хлеба, парой вкрутую сваренных яиц, куском колбасы. Традиционная, от века, сухомятка.

А теперь как? Настало время пошабашить — шагай в столовую, которая ближе к твоему забою (их пока две под землей), там сытный и — что немаловажно! — горячий обед из трех блюд, и все за двугривенный! Только двадцать копеек из твоего кошелька, остальное будет покрыто из директорского фонда.

Далеким и странным кажется сейчас время, когда обходились ломтем хлеба и куском колбасы.

А разве не кажется невероятно далеким и странным время, когда отсутствовали под землей телефоны? Теперь-то вон они, чуть не на каждом шагу. Выдалась свободная минута, можешь набрать, скажем, домашний номер: «Сынок, ты все уроки приготовил?» Или позвонить в Новосибирск профессору Дубынину и поинтересоваться под горячую руку, «что он думал своей профессорской головой», предлагая такое-то новшество, которое, увы, не желает вписываться в устоявшийся рабочий процесс…

Многое кажется сегодня невероятно далеким и странным, совсем иной стала в шахте атмосфера, с иными мерками подходят теперь люди к своей работе, к себе. К своему местоположению в коллективе. И правильно сказал он Громадскому: не будь этой новой атмосферы, еще неизвестно, была ли бы новая технология…

Дубынина отвлек от этих мыслей низкий звук сирены электровоза: из-за поворота навстречу им выкатился рудный маршрут.

— Вот они, наглядные результаты действия новой системы! — с шутливым пафосом воскликнул Богодяш. — Наверное, сейчас мы увидим и саму систему?

— Не спеши, — остудил его Громадский. — В соответствии с намеченной программой решено прежде показать вам старые участки.

Директор рудника повел гостей в отработанную штольню.

Железная руда в Таштаголе, — рассказывал он по дороге, — залегает в земной толще в виде мощных, на километры раскинувшихся вкраплений. Приступая к разработке очередной такой линзы, мы разбиваем рудное тело на этажи, средняя высота которых семьдесят метров, а протяженность — от одного до другого края линзы…

Дубынин недоумевал, зачем Громадскому понадобилось это предисловие. Все стало ясным, когда пришли в старый забой, напоминавший нору, уходящую круто вверх. Без упоминаний о семидесятиметровом междуэтажье действительно нельзя было в полной мере оценить всю дьявольскую сущность применявшегося здесь метода. Чтобы взять руду, ее нужно отколоть, или, как выражаются горняки, отбить от целика. Отбойка ведется с помощью взрывчатки. Так вот, тут применялся для отбойки метод массовых мелких взрывов, когда взрывчатка закладывалась в целую серию высверленных в рудном теле небольших отверстий. Их, эти отверстия, именуют шпурами — отсюда и название метода: мелкошпуровой.

Сначала прогрызается снизу вверх забой — нора. Нет, не на всю высоту сразу, а на десяток метров кверху и что-нибудь около метра в диаметре. Потом в эту нору заползают с ручным буровым инструментом горняки и, скрючившись в три погибели и подсвечивая себе шахтерскими лампочками, сверлят в стенах шпуры, заполняют аммонитом, подводят бикфордов шнур — и давай бог ноги!

После взрыва надо переждать: пусть обвалится все, чему положено обвалиться. Пусть обвалятся глыбы, которые почему-либо удержались — не рухнули тотчас после взрыва, от первого толчка, и теперь должны, просто обязаны упасть под действием собственной тяжести.

И так — раз за разом, шаг за шагом — все вверх и вверх, пока не прогрызешься сквозь семидесятиметровую толщину руды от этажа до этажа, пока не высунешь голову там, на отметке, близкой к высоте главного корпуса Московского университета на Ленинских горах. Все вверх и вверх, и на каждом отрезке одно и то же: проходка забоя, шпуры, пыль, немеющая спина, дрожащие от усталости руки и ноги. Потом — закладка аммонита, взрыв. И пауза. Пауза, после которой не знаешь, а что тебя ждет в черном чреве забоя?

Очень тяжелый и опасный труд. И пожалуй, главным образом отсюда, из таких вот забоев-нор, шел тот «процент травматизма», что фигурирует во всех отчетах о работе шахты наряду с технико-экономическими показателями.

— Знакомая картина, — произнес с горьким вздохом кто-то из гостей. — Так называемая опасная зона.

— Вывели мы из этой зоны человека, — сказал Громадский удовлетворенно. — И считаем это самым большим своим достижением.

Неожиданный финал, как и можно было ожидать, обернулся для Громадского камнепадом вопросов, Однако директор рудника не растерялся: перевалил их на Дубынина. Дубынин сказал:

— Все, в общем-то, просто…

И умолк, раздумывая, как бы это в двух словах обрисовать гостям содержание метода, который позволил вывести человека из опасной зоны. Да, именно в двух словах, хотя недавно, выступая с лекцией перед студентами горно-металлургического института, он затратил на это полтора часа.

Тогда во время лекции он начал с того, что изобразил с помощью мела на доске рудное вкрапление в толще земли — этакое гусиное яйцо, положенное на бок. Прочертил над яйцом, по ходу продольной оси, две линии — вроде как бы туннель бурового горизонта, «расставил» буровые станки и на этом пока прекратил здесь «горные работы».

Второй воображаемый туннель протянулся параллельно первому, но ниже, в самой толще яйца — это был как бы откаточный горизонт. По обеим сторонам Дубынин нарисовал несколько прямоугольных ниш — будущих камер для выпуска руды, а под выходами из них «проложил» в туннеле рельсы и поставил на них вагоны: тут будет производиться погрузка руды и ее откатка, то есть доставка к стволу шахты для последующего подъема в скипах на-гора.

Так будет производиться погрузка руды… Но где она, руда, предназначенная для погрузки? И тогда мел профессора пронизал верхнюю половину яйца, зажатую между двумя горизонтами, пучками вертикальных линий, протянувшихся от воображаемых буровых станков к тем самым нишам. Это стволы скважин — их нужно пробурить с помощью станков (а не ручными перфораторами, как делалось раньше), пробурить сверху вниз (а не снизу вверх, не из забоев-нор), заполнить на всю глубину аммонитом (на всю глубину от горизонта до горизонта, а не в мелкие дыры-шпуры, высверленные в стенах забоев) и взорвать. Отколотая от целика и раздробленная руда просядет в ниши — бери ее отсюда, грузи в вагоны, увози, откатывай на рудный двор.

Расстояние между буровым и откаточным горизонтами — нет, не на рисунке, конечно, а в шахте — равно высоте 25-этажного дома, и вот тут возникает одна из главных трудностей для бурильщиков: пройти весь пучок скважин нужно строго вертикально, пройти так, чтобы там, внизу, на уровне откаточного горизонта, стволы их не имели отклонения даже на метр. Только в этом случае весь пучок сработает с полной отдачей, только в этом случае последующий взрыв обеспечит наиболее полное обрушение руды.

Проходка пучка в двенадцать-пятнадцать скважин отнюдь не простое дело. Не случайно горняки Криворожья, узнав о дерзкой попытке сибиряков, даже заявили, что сие невозможно. Пришлось сибирякам ехать потом к ним, делиться опытом.