Иначе как признанием это назвать трудно. Сразу же после этих таинственных слов Теренций совершенно неожиданно исчез из Рима. Почему молодой, талантливый, популярный поэт, получавший за каждую пьесу столько денег, вдруг бросает все и уезжает? Куда и зачем? Никто в Риме толком не знал. Одни говорили, что он в Греции, другие — что в Азии. Одни думали, что он утонул там в море, другие — что умер где-то на чужбине. Один поэт так сообщает об этом:

Зачем он уехал, тоже не знали. Одни полагали, что Для развлечения, другие считали, что он бежал от городских сплетен, упорно утверждавших, что он выдает за свои произведения Сципиона и Лелия (ibid., 4). Но тогда зачем он сделал признание в «Братьях»? Все это очень загадочно. Наконец, Порций Лицин, автор той злобной эпиграммы, которую мы приводили, сообщает совсем уже странные вещи о Теренции и его знатных друзьях:

Античный биограф Теренция говорит, что все это ложь. Поэт вовсе не жил в бедности: у него был дом, земля, состояние. Дочь его впоследствии вышла за римского всадника. Так что совершенно непонятно, что имел в виду автор эпиграммы (ibid., 5). Все это верно. Но в то же время Порций с таким торжеством и злорадством говорит о размолвке поэта и его знатных друзей, что невольно начинаешь подозревать, что за этим что-то кроется. Но, если так, из-за чего же они рассорились? И потом, что означают слова «он бежал от взоров людей»? Чего ему было стыдиться?

Где же ключ к этой тайне? И что обо всем этом думать?

Начну с того, что у «ненавистников» поэта были некоторые основания для обвинений. Для роли «маски» Теренций необыкновенно подходил. Это был как бы двойник Сципиона. Они — ровесники. Теренций родился в 185 году, как и Публий. Мало того. Они почти тезки. Ведь Сципиона очень часто называли Публий Африканский, а Теренций был Публий Афр, то есть Африканец. Замечу, что многим было непонятно, почему он Афр, а еще непонятнее, почему Публий. Ни один из известных нам Теренциев имя Публий не носил, между тем вольноотпущенник получает имя своего хозяина.

Далее, Теренций не был оригинальным автором. Его пьесы не более чем хороший перевод, или, если хотите, пересказ Менандра. Сделать такой пересказ мог не обязательно гений, но просто талантливый образованный человек, очень хорошо владеющий латинским языком, — язык Теренция необыкновенно чист и изящен. Кто же в тогдашнем Риме писал и говорил так чисто?[23] Оказывается, опять-таки только Сципион и Лелий. И особенно Сципион. Все нити снова приводят нас в тот же дом.

Затем, почему Теренций ни разу не решился опровергнуть городские слухи? Светоний полагает, что эта молва была приятна Сципиону и Лелию, поэтому поэт и не решался с ней бороться (Suet. Теr., 3). Но с этим невозможно согласиться. Светоний судит об эпохе Сципиона по понятиям своего века. Конечно, во времена, когда сам Нерон писал стихи и играл на сцене, подобного рода слухи, ловко пущенные каким-нибудь льстивым поэтом, были бы очень приятны его знатному покровителю. Но иначе было в описываемое время. Недаром современники говорили, что Публий скрывался под маской Теренция. «У нас поздно стали признавать и принимать поэтов, — с грустью пишет Цицерон. — Этот род людей не был в почете» (Tusc., 1,2). Катон жестоко высмеивал поэтов. Рисуя доброе старое время, он говорит: «Поэтическое искусство было не в почете: если кто занимался этим делом… его называли бездельником» (Саrm. de тог., 20). Недаром все поэты того времени или бывшие рабы, или иноземцы. Вспомним, что как раз в этот период римляне осуждали образ жизни юного Сципиона, не хватало еще, чтобы они узнали, что он вместо того, чтобы бывать на Форуме, пишет комедии! Боюсь, сам Эмилий Павел при всем своем уважении к греческому образованию и при всей широте взглядов вспыхнул бы от стыда, узнав о таком поведении сына.

Но, будь даже для Публия литературная слава дороже всего на свете, стремись он к ней столь же страстно, как полководец к триумфу, он бы все-таки ни за что не стал поощрять подобных слухов. Вся жизнь его показывает, что он был горд, необыкновенно правдив, никогда не присваивал себе чужих лавров. И неужели теперь он мог оказаться столь мелочно тщеславным и бессовестным, что, когда по городу распространилась глупая молва, будто он пишет пьесы за бедного поэта, он не нашел в себе силы ее опровергнуть, не дал несчастному отстоять свое авторство и навлек на него позор и насмешки?! Нет, это было невозможно.

Между тем, если мы представим себе, что в рассказах современников была доля истины, и вообразим, что в первых рядах сидели те самые люди, которым еще недавно Лелий и Сципион читали свои поэтические произведения, нам станет понятным то смущение, с которым оправдывался несчастный Теренций.

Все это проливает свет и на размолвку, происшедшую между поэтом и его друзьями. Я думаю, что никакой ссоры не было. Никто, кроме Порция, о ней не упоминает. Но Сципиону было уже 25 лет и он должен был понять истину, прекрасно выраженную Аристофаном:

Комедийное дело не шутка, а труд.

До этого молодые авторы не слишком утруждали себя. Писали они обычно не больше одной комедии в год, а когда Публий бывал занят, вообще не писали. Но в конце концов надо было сделать выбор: или серьезно отдаться поэзии, или проститься с ней навсегда. Ибо, если это просто шутка, ей пора было кончиться. И вот друзья простились со своей ветреной музой.

А теперь представим себе положение Теренция. Что ему оставалось делать? Он живо воображал себе глумливое торжество собратьев по перу, которые всегда ненавидели его и завидовали его успеху у публики и у знати — отражение этих настроений мы видим, между прочим, в приведенной эпиграмме. Они бы просто заклевали теперь несчастного поэта. И вот он «бежал от взоров народа». Быть может, зная, что прощается с публикой, поэт позволил себе объясниться со зрителями. Сделал он это со всей возможной осторожностью, боясь бросить тень на своих знатных друзей.

Но если комедии действительно писали Сципион и Лелий — сколько это открывает перед нами блестящих возможностей! Как соблазнительно было бы видеть в стихах их поэтический дневник, их любовь, их радости и страдания. Пусть они и заимствовали сюжеты у Менандра, сам выбор их порой, вероятно, очень многозначителен. И потом, они могли вносить туда изменения, могли вставить какой-нибудь выразительный монолог. Что если мы узнаем в каком-нибудь юноше Сципиона, а в его друге Лелия? Вдруг мы найдем в пьесе Эмилия Павла или других современников молодых авторов? Итак, обратимся к пьесам Теренция.

Сначала мы будем несколько разочарованы. Перед нами обычная новоаттическая комедия со стандартным набором сюжетов и персонажей, которые с горькой иронией перечисляет Плавт, — бесчестный сводник, злая куртизанка, хвастливый воин, любовь, интриги, подкинутые дети, мошенничества с деньгами, влюбленный юноша, тайно от отца выкупающий подружку (Plaut. Capt., 54–58; 1033–1034). К тому же действие происходит в Афинах: ни одной римской черты, ни одной римской детали. Но мы не должны отчаиваться. Ведь и комедии Плавта перенесены в Афины, а что может быть более римского! Для нас важны сейчас не исторические реалии — они, вероятно, совершенно не интересовали юных авторов — важны чувства. И действительно. Мы скоро замечаем, что поэта более всего интересует один вопрос, одна тема — это проблема отцов и детей. О ней он пишет с таким жаром, с такой болью, словно у него самого были самые бессердечные родители и самое безотрадное детство.