Самым важным тогда было воздержаться от всяких наступательных действий, так как это могло вызвать опасные случайности. Надо было выждать время, пока подойдут эрцгерцоги и, главное, пока проявит себя Пруссия, двинув свою армию, весьма желавшую приступить к наступательным действиям.

Было сомнительно, чтобы Наполеон отошел от Брюнна, где находились его резервы и продовольствие. Если же бы он и сделал эту ошибку, русская армия все-таки должна была отказаться от сражения и отступить навстречу подходивший к ней подкреплениям. Император и его тогдашние советчики допустили большую ошибку, вообразив, что Наполеон находился в опасном положении и что он собирался отступать. Французские аванпосты, действительно, казались робкими и нерешительными: это поддерживало в русских войсках иллюзию, и с наших аванпостов ежеминутно приходили до несения, сообщавшие о готовящемся отступлении французской армии. Забыли о чрезвычайно важном значении настоящего момента и отдались всецело желанию не упустить такого прекрасного случая уничтожить французскую армию и нанести, как предполагали, решительный и роковой удар Наполеону.

Во время нашего флангового движения мы видели на высотах, скрывавших от нас французские позиции, офицеров, появлявшихся один за другим для наблюдения за нашим передвижением, которое выполнилось в полном порядке. Наша армия заняла желаемое положение, и мы могли теперь отступить в порядке и приблизиться к эрцгерцогам даже в случае, если бы Наполеон захотел нас преследовать, что было мало вероятно.

Первого декабря к Наполеону прибыл граф Гаугвиц с ультиматумом, в случае отклонения которого Пруссия должна была немедленно присоединиться к коалиции. В этот же день русский император утром получил письма Долгорукова, который щедро осыпал Александра похвалами, говоря, что он своим присутствием и доблестью подымает мужество войск.

Французская армия подавала все признаки скорого отступления. Поэтому у нас решено было наступать, чтобы воспользоваться положением врага. Хотя и не ожидали встретить сопротивления, все же на всякий случай решили определить движение каждого корпуса. Это было поручено полковнику Вейротеру, так как он прекрасно знал местность, которую много раз объезжал и даже измерял. Я не присутствовал при этих совещаниях, ибо был совершенно иного мнения. Я не знаю, был ли допущен к этим совещаниям генерал Кутузов, но если он там и был, то, конечно, его мнение во внимание принято не было.

Инструкции, которыми должен был руководствоваться каждый генерал, получены были ими, кажется, только утром второго декабря. Вечером первого декабря, в сумрачную и холодную погоду, император, окруженный наиболее приближенными лицами, шагом ехал по направлению к тому месту, где на следующий день должно было начаться сражение. Мы встретили отряд кроатов, которые затянули одну из своих национальных песен, протяжных и меланхоличных. Пение это, холод и хмурое небо привели нас в грустное настроение. Кто-то сказал, что завтра понедельник, день, считавшийся в России несчастливым; в тот же момент лошадь императора поскользнулась и упала, он же сам был вышиблен из седла. Хотя это приключение и окончилось благополучно, все же некоторые увидели в нем дурное предзнаменование.

На следующий день на рассвете, около семи часов, император, окруженный друзьями, отправился на место, которое, по общему плану, должно было служить центром действий. Союзная армия состояла из корпусов Бугсгевдена, авангарда под командой князя Багратиона, из гвардейского корпуса под начальством Милорадовича, одного резерва, который должен был бы оставаться под непосредственной командой генерала Кутузова и, наконец, из одного австрийского корпуса под начальством принца Иоанна Лихтенштейна, который должен был участвовать в сражении, в случае, если бы таковое состоялось.

Когда мы прибыли к этому месту, я оглянулся кругом и увидел большую равнину. Колонна австрийской инфантерии, показавшаяся мне мало надежной, готовилась стать в боевой порядок. Тревога виднелась на лицах австрийского генерала, офицеров и даже солдат; одни только артиллерийские офицеры не поддавались общему угнетенному настроению и выражали безусловную веру в действие своих пушек. Наши фланги, казалось, были лишены всякой защиты; справа виднелась гвардия, которая по плану должна была продвинуться еще дальше, что затрудняло помощь с этой стороны, а с левого фланга делало ее и совсем невозможной.

Утром наши аванпосты безуспешно атаковали французов. Вдруг мы увидели французские колонны, быстро мчавшиеся вперед и отбрасывающие выставленные против них отряды. Когда я увидел быстроту, с какой мчались французские войска, я почувствовал в этом плохое предзнаменование для исхода этого дня. Император был также поражен быстротой их движения, произведшего настоящую панику в австрийских рядах.

Надо заметить, что на этом важном пункте, который должен был быть центром военных действий, не было кавалерии.

Минуту спустя стали кричать, что необходимо подумать о безопасности императора. Каждый поворачивал свою лошадь и бросался скакать, куда попало. Я последовал примеру других и прискакал к возвышению, с которого мог видеть все, что делалось там, где находился русский гвардейский корпус и вся кавалерия. Я отчетливо видел атаки, производимые двумя линиями неприятельской кавалерии, из которых каждая поочередно нападала, а затем возвращалась обратно, натыкаясь на укрепления, которые, казалось, мешали движению. Атаки эти, повторенные несколько раз, задержали меня некоторое время на холме. Приблизившись в следующую минуту к правой стороне, к месту, где шла борьба между гвардией и французами, я встретил принца Шварценберга. Я убеждал его восстановить порядок в находившихся подле него отрядах и остановить их отступление. Вначале он как будто уступил моим настояниям, но через минуту спохватился и сказал, что боится вмешиваться в план действий, когда все уже было в полном разгаре. Почти в ту же минуту мне попалась многочисленная батарея русской артиллерии, которую ее командир, совершенно сбитый с толку, направлял в противоположную от места сражения сторону. Я заставил его вернуться назад и идти на помощь отрядам, находившимся впереди. По счастливой случайности мне удавалось находить императора в различных пунктах, куда он попеременно являлся; он часто посылал меня вперед, чтобы видеть, что там делалось. Иногда же я случайно оставался совершенно один.

Надо было думать об отступлении, и император направился к Аустерлицу, еще занятому отрядом Багратиона, превратившимся теперь в арьергард. Туда собрались и его адъютанты: генерал-адъютант Ливен, генерал Милорадович, князь Михаил Долгоруков, младший брат князя Петра, гораздо умнее, чем тот. Он был ранен в бедро, что, однако, не помешало ему продолжать сражаться. Я заметил среди них также и несчастного Вейротера, который был на всех пунктах сражения и подвергал себя риску с большим мужеством, желая помочь беде, одним из главных виновников которой был он сам. Он падал от усталости, был в отчаянии и поспешил исчезнуть, даже не пытаясь оправдаться. Некоторые офицеры, которым удалось взять нескольких пленников, представляли их императору, уверяя его в своей преданности повторяя, что они готовы пролить свою кровь для славы и спасения империи.

Я не знаю, что сталось с нашими друзьями, но ни один из них не явился на это собрание. Разделенные смятением, происшедшим на всех пунктах, они не могли найти императора и, кажется, растеряли свои экипажи.

В то время как все мы находились подле императора, генерал. Милорадовдч довольно странным образом обратился ко мне со словами: «Как это вы можете быть так спокойны?» При этом он взглядом указал мне на генерал-адъютанта графа Ливена, лицо которого выражало страшное беспокойство и глубокое уныние.

Было крайне необходимо принять меры для поддержания сношений с Багратионом, который один остался на месте перед торжествующими войсками Наполеона, так как можно было опасаться, что замешательство может произойти и в его отряде. Генералу Винцингероде поручили доставить Багратиону приказ отступить к Аустерлицу и продержаться там насколько возможно дольше, не подвергая себя тем не менее какой-либо опасности.