Король, вместо того чтобы принять меры для успокоения умов, или же стать во главе войск, которые он успел бы еще собрать вокруг себя, и идти навстречу бунтовщикам, решился на бегство из Стокгольма в Сконию, предоставив административную власть и защиту столицы бургомистру. Для перевозки всего, что ему хотелось взять с собою, он велел выставить на каждой станции по 2000 лошадей и по 1500 лошадей для артиллерии.

Удалившись в Сконию, он намеревался собрать там армию и начать действия против инсургентов.

В два часа утра к королю позвали главного директора банка, гофмаршала Ферзена. Его величество, желая взять с собою все деньги, находившиеся в банке, приказал Ферзену выдать их ему. По существующим в Швеции законам банк находится под охраной государства, и король не имеет права самолично распоряжаться правительственными деньгами. Граф Ферзен вначале указал его величеству на невозможность исполнить это приказание, но, в конце концов, объявил, что ничего не может решать без своих коллег, и потому находит, что требования его величества должны быть предъявлены правлению банка. Король отпустил Ферзена, сказав, что так и сделает. Пока происходило все это, Стокгольм еще не спал. Случилось так, что в этот день давался большой бал, на который собрались все наиболее известные лица, поэтому намерение короля бежать, его приказы и действия тотчас же стали всем известны. Поднялась всеобщая тревога. Думали, что уже настала минута полного разорения страны; каждый был убежден, что если бы королю удалось исполнить свой план, гражданская война стала бы неизбежной. Ввиду наступившей крайности признали необходимым, чтобы министры, совместно с наиболее знатными лицами, отправились к королю, обрисовали ему положение вещей и убедили его отказаться от своего намерения. Но заговорщики, чувствуя всю несостоятельность подобной попытки, отправились к генералу Адлеркрейцу с заявлением, что он должен спасти отечество. Накануне генерал был у барона Штединга и откровенно говорил с ним. Но видя, что барон, хотя и не оправдывает поведение короля, все же предан ему, он умолчал о своих намерениях. Адлеркрейц ничего не обещал заговорщикам, заявив им, что решит, как надо действовать, смотря по тому, к каким результатам приведут уже принятые другими попытки.

На следующий день утром сенешал Вахтмейстер, больной семидесятилетний старик, не встававший с постели, велел отнести себя к королю, желая вместе с маршалом Клингспором представить его величеству всю опасность его положения. Король принял его чрезвычайно дурно и велел уйти, говоря, что не нуждается в его советах, и что он должен заботиться лишь о своих делах, не вмешиваясь в дела короля.

К ночи заговорщики запаслись эскадроном гвардейских кирасир, чтобы в случае надобности занять подъездные к дворцу дороги.

Явившись утром в переднюю короля с четырьмя своими адъютантами, генерал Адлеркрейц встретил там полковника Сильверспарре. Генерал горячо стал говорить ему о делах, об ужасном положении, в котором очутилась Швеция, и необходимости спасти отечество от угрожавшего ему разорения. Так как полковник Сильверспарре оказался одного с ним мнения, то он сообщил ему свой взгляд на единственно оставшееся средство помочь злу и спросил, может ли он рассчитывать на его помощь в нужную минуту. Полковник ответил на это утвердительно, и они протянули друг другу руки, еще за минуту до того не зная, что между ними состоится такой уговор.

Немного спустя, когда Клингспор и Вахтмейстер, несмотря на все сделанные ими попытки заставить короля отказаться от принятых им решений, вышли из его кабинета, не добившись никакого результата, Адлеркрейц решил не откладывать долее выполнение своего плана. В сопровождении четырех адъютантов и полковника Сильверспарре он вошел к королю. Король, чрезвычайно удивленный тем, что к нему явились люди, не имевшие права входа, спросил, как они смели это сделать и что им нужно. Заговорщики стали на колени, заклиная его величество внять мольбам всей Швеции и не губить самого себя. В ответ на это король закричал, что хотел бы видеть того, кто осмелится помешать ему поступать так, как он хочет. Тогда, потеряв всякую надежду уговорить его, заговорщики поднялись с колен со словами: «Мы». Король пришел в страшную ярость и, крича об измене, хотел выхватить свою шпагу, но полковник Сильверспарре вырвал ее у него. После этого король впал в совершенно безучастное состояние, сел на стул и сидел, опустив глаза и не произнося ни слова.

Однако распространившийся в замке слух о покушении вызвал большое волнение. Гвардия и драбанты устремились к кабинету короля во главе с дежурным генерал-адъютантом Миленом. В тот же момент Аддеркрейц отворил обе половинки дверей кабинета, и все увидели короля, смиренно сидевшего и не выказывавшего никакого сопротивления. Уверенным тоном Адлеркрейц закричал на солдат, как они смели позволить себе такое нарушение дисциплины, и вырвал из рук Милена адъютантский жезл, дающий в Швеции большую власть; подняв его, он от имени короля скомандовал солдатам удалиться, что они тотчас же и исполнили. Затем двери кабинета закрыли, полагая, что король никуда не уйдет оттуда. Выйдя с адъютантами в приемную и встретив там министра Дугласа, генерал Адлеркрейц предложил ему и его коллегам, находившимся здесь же, пойти успокоить короля. Войдя в кабинет, министры оставались там некоторое время. Один из офицеров, желая посмотреть, что там делается, подошел к двери и увидел, что король шпагой Дугласа открывает потайную дверь, о существовании которой заговорщики не знали и через которую разными коридорами король мог выйти во внутренние дворы замка.

Заговорщики тотчас же бросились за ним в погоню. Видя себя окруженным и почти что настигнутым, вместо того чтобы защищаться шпагой, король бросил часы в лицо одного из заговорщиков. Но на этот раз он бы от них ускользнул, если бы не некий майор Грюнн, бывший когда-то охотником. Зная все проходы во дворце, Грюнн с сообразительностью охотника бросился прямо во внутренний двор, куда вели выходы из потайных коридоров. При появлении короля, он обхватил его сильными руками и принес обратно, не давая возможности ни вырваться, ни поранить его шпагой. В то время как он нес его через двор, отбивавшийся король закричал одному из стоявших на карауле часовых, чтобы тот стрелял. По-шведски приказание это передается словом «schout». Грюнн, не растерявшись, закричал почти то же слово, что сказал король, но изменив «schout» на «schouk», что означает «болен». Это, вероятно, и заставило часового подумать, что король болен и что его надо отнести в его покои.

С этого момента для охраны короля приняли самые строгие меры. Он находился, всегда на виду у поставленных для его охраны офицеров. К этому же времени все заговорщики уже собрались во дворец. Они отправились к герцогу Зюдерманландскому, прося его принять на себя регентство. Герцог, по-видимому, ничего не знавший о заговоре, так как ввиду его слабохарактерности, остерегались посвятить его в это дело, вначале отказывался, но затем уступил. Король, несмотря на выказанное сопротивление, был перевезен в замок Гринсгольм. Его удалось уговорить попросить для себя именно этот замок, так как остальные находились якобы на пути западной армии, направлявшейся к столице, и еще потому, что по расположению комнат Гринсгольм представлял возможность лучшей охраны.

Герцог Зюдерманландский принял на себя регентство. Каждый занялся своими делами, и утренние происшествия оставили так мало впечатления, что в тот же вечер театр был открыт при переполненном зрительном зале.

Если бы у короля было больше решимости и мужества, или же, если бы Милен не растерялся и стал во главе гвардии и драбантов, успех заговора был бы сомнителен, или, по крайней мере, вызвал бы кровопролитие, во время которого король мог и ускользнуть.

Говорят, будто в критическую минуту Сильверспарре подошел к королю и сказал ему на ухо, что если он произнесет еще хотя одно слово или же сделает хотя одно движение, его убьют, и что будто эта-то угроза парализовала окончательно все способности короля. Позже для него уже не было спасения, так как заговорщики успели собраться, подняли город и заняли все пути. Поэтому, если бы королю и удалась попытка убежать из дворца, он, вероятно, был бы убит: так мало было у него друзей, как среди военных, так и среди дворян и буржуазии.