— Не в силах сопротивляться более столь мужественному натиску, — произнес генерал склоняясь, — я сдаю крепость и свой гарнизон на милость победителя.

Эти слова показались Павлу насмешкой.

— Взять ключи! — приказал он адъютанту и обратился к Пипперу: — За ваше исключительное повиновение жалую вас, сударь, в генерал-лейтенанты. — Пиппер расцвел и, преклонив колено, хотел поцеловать руку государю, но тот резко отдернул ее и продолжал: — А за то, что вы своего государя без нужды продержали три часа на дожде, приказываю вам целый час просидеть на шлагбауме! Привяжите его и поднимите!

Все в изумлении переглянулись. Старый генерал отшатнулся и в смущении произнес:

— Я? Меня?

Лицо Павла все дергало судорогой.

— Тебя! — грубо ответил он и крикнул: — Ну, что же!

Четверо казаков подошли к генералу. Эта шутка не была новостью. Минута — и генерал сидел верхом на палке шлагбаума с завязанными внизу ногами; еще минута — и шлагбаум был поднят вверх.

Павел со злой усмешкой взглянул наверх. Генерал вдруг осунулся и весь лег на палку.

— Продержать час! — приказал Павел и, повернув коня, погнал его во весь дух.

Конь летел, далеко разбрасывая грязь из-под своих копыт, и вдруг испуганно шарахнулся в сторону. Павел едва усидел на коне и изумленно оглянулся. Посреди дороги коленами в грязи, мокрый и измазанный, стоял Брыков и протягивал бумагу государю.

— Болван! — закричал Павел, замахиваясь хлыстом, и промчался мимо него.

Семен Павлович отшатнулся. Ком грязи из-под копыт коня залепил ему все лицо, но он не чувствовал этого. Он понял только, что его постигла непоправимая неудача, что он теперь уже окончательно умер.

Брыков вернулся домой сам не свой: бледный, растрепанный, грязный, едва держась на ногах от усталости и горя.

— Батюшка барин, что случилось? — тревожно спросил его Сидор, торопливо принимая от него шинель и шляпу.

— Оставь! — откликнулся Семен Павлович и прошел в свою комнату.

Старый Сидор присел к столу, зажал голову в руки и горько заплакал. Горничная Даша бросилась к Виоле, которая лежала еще в постели, и зашептала:

— Ой, барыня! С нашим гостем злоключилось что-то. Пришел такой скучный-скучный да грязный, что и узнать нельзя!..

Виола тотчас соскочила с кровати, накинула на себя капот и вбежала к Брыкову. Он лежал ничком на своей постели: его обутые ноги были до колен покрыты грязью.

— Семен Павлович, голубчик, что с тобой? — воскликнула Виола, кидаясь к нему. — Что с тобой?

— Оставь! — отмахнулся Брыков,

— Что случилось-то? Государя видел? А?

— Все пропало! — глухо ответил Семен Павлович.

— Как? Расскажи все по порядку! Ох, Господи! — снова воскликнула Виола: — Да можно ли так убиваться! Ведь ты жив и никто тебя не сделает мертвым!

— А вот сделали, и теперь я вновь мертвец! Я поехал в Павловск… — И Брыков рассказал все, что с ним произошло. — Не знаю, как я добрел до станции под дождем, по колена в грязи, не разбирая дороги, — окончил он.

У Виолы на глазах стояли слезы.

— Пойди снова к Грузинову! — сказала она.

— Пойду! Но что толку? Государь очень прогневался, и я удивлен, как меня не арестовали!

— Ах ты, бедный, бедный! — тихо сказала Виола.

Этого сожаления простой прелестницы Брыков не мог выдержать: он уткнулся в подушку и горько зарыдал. Виола выбежала из его комнаты и тоже расплакалась.

Брыков успокоился мало-помалу и заснул. Ему приснился странный сон. Будто лежит он в постели без сна. В комнате темно и кругом тихо, и вдруг в углу затеплился свет, разлился, засиял, и среди серебристого сияния появилась Маша, бледная, взволнованная. Она подошла к нему, торопливо взяла его за руку и потянула с постели. Он встал и пошел следом за ней. Они идут по улицам. Кругом темно, безмолвно и глухо, только воет ветер да плещется о набережную Фонтанка. Они идут без остановки мимо домиков, мимо огородов, через Екатерининский канал, к Мойке, и вдруг Маша торопливо толкает его за выступ забора и исчезает. Он изумленно оглядывается. Кругом темно и безмолвно. Но вот луна медленно выплыла из-за туч и осветила пустынную улицу. По ней идет какой-то человек в шляпе с плюмажем. Вдруг на него нападают двое, он кричит, отбивается. Что-то толкнуло Брыкова, и он, мгновенно выскочив из засады, бросается на помощь. Разбойники убегают. Господин что-то говорит ему, жмет руки, целует…

Брыков проснулся. В комнате стоял полумрак. Семен Павлович подумал о сне и невольно усмехнулся. Какие удивительные, неподходящие к делу вещи снятся иной раз! Что может значить такой сон? Чепуха!

— Сидор! — закричал он, вставая с постели.

Старик тотчас явился, и его лицо выражало беспредельную преданность: в огонь и воду.

— Проснулся, батюшка? — заговорил он, кланяясь барину. — Отдохнул? Ну, и слава Тебе, Господи! Покушать хочется?

— Да, Сидор! Есть, пить. А где хозяйка?

— Приехали за ней подруженьки ее и офицеры с ними и укатили. Надо полагать, на всю ноченьку.

— Ну, и один поем! Давай!

Сидор поспешно бросился исполнять приказание.

Брыков, отдохнув и выспавшись, чувствовал волчий голод здорового, сильного человека и ел с жадность и похлебку, и горячие котлеты, после чего напился кофе и закурил трубку. В его голове снова возникал план борьбы. Ведь люди — не звери и не безумцы. Ведь все происходящее с ним — нелепый сон, кошмар, козни злых людей, и ему надо только объяснить государю дело. Не удалось раз, удастся в другой! Сегодня он напишет письма: Маше с уверениями в любви, с просьбой надеяться, ждать и не падать духом; Ермолину — с просьбой о деньгах и со справками о своем братце. Завтра он снова пойдет к Грузинову, к Кутайсову и снова напишет прошение и станет ждать государя.

— Сидор! — закричал он. — Неси огонь и чернила!

Он уже приготовился писать письма, когда в сенях раздался сипловатый голос: "Барин-то дома?" — и вслед за тем в комнату ввалился Башилов.

— Здорово! — заговорил он, обнимая Брыкова. — Я к себе, а его уже нет, голубчика! Что? Как? Слышал, слышал! Живой мертвец! Ха-ха-ха! Я ему, каналье, уже морду побил! А ты ловко устроился! А! Женишок и у Виолы! Ха-ха-ха!

— Не говори глупостей! — остановил его Брыков. — Лучше расскажи о себе. Давно вышел?

— Вчера! Третьего дня указ был. Думали — на месяц закаталажат, а всего на одну неделю. Вру — десять дней! Потеха! Знаешь, кто нас выручил? И не догадаться! Ваксель, поручик! Шутник! Государь на постройку ехал, а Ваксель с караула шел да так ему лихо честь отдал, что тот похвалил его, а Ваксель и бухни: "Еще лучше сделал бы, коли в печали не был!" — "В какой печали?". А тот: "Товарищи мои на гауптвахте сидят и, боюсь, от службы отстанут". — "Кто такие?" Он нас и назвал. Государь уехал, и в тот же день указ!

Башилов засмеялся, а Брыков прояснел. Если государь таков, неужели же его дело погибнет?

— Не может быть этого! — сказал и Башилов. — Постой! Я вот тебя познакомлю с Вакселем. Он все может! Ты знаешь, как он государя за косу дернул? Потеха! Ха-ха-ха! Подержал он заклад, что дернет государя за косу в театре, когда дежурным будет. Понимаешь? Ну, и настало его дежурство. Стоит он у государя за креслом, а государь-то не в духе. Ваксель ломает себе голову, думает: "А ну, и заклад этот самый!". Вдруг видит он: Зиновьев смотрит на него и головой качает. Не вытерпел Ваксель, хвать государя за косу, дерг ее и обмер. Государь обернулся, сердитый такой. "Это, — говорит, — что?". А тот: "У вашего величества тупея на сторону сдвинулась!" — "А, — говорит государь, — спасибо!..". И пили мы потом! Страсть! Ты не бойся: Ваксель поможет! Такой фортель выкинет…

— Ах, если бы кто-либо помог! — И Брыков рассказал о своей неудаче.

— Бывает! — ответил Башилов. — Это в какую минуту попадешь. Иной раз и в Сибирь укатишь! У нас офицеры, как во дворец зовут, деньги в сюртук зашивают… неровен час… А я за тобой! — вдруг встрепенулся Башилов. — Едем!