Может быть, не очень радовало отсутствие прихожан в церкви? Куда приятнее, теплее, когда служба проходит при хоть каком-то скоплении народа. Но кто придёт в такой-то глуши? Тут и там — редко разбросанные дома, частная собственность, разделённая лесными угодьями. Похоже, здесь не принято по-соседски общаться. Полное безлюдье.

Добротный дом верно хранил тепло недавно ушедшего лета, поэтому камин в главной и самой просторной комнате пока пустовал без огня. Комната эта служила гостиной, но все её стены, как в заправской библиотеке, заполняли книги. Ими были забиты и многие другие места, и сама библиотека — смежная комната с письменным столом. Гостье вспомнилась её российская квартира, где книги простирались по стенам до самой прихожей. Да, были времена!.. Но тут было ясно, что этот дом, подобно старому интеллигенту, расставаться со своей обширной коллекцией книг не намерен, несмотря на повсеместный Интернет и прочие возможности тотальной компьютеризации. Ну и хорошо.

Гостиная казалась какой-то сумрачной, может быть, из-за пасмурной погоды, Не спасали и огромные окна, перед которыми раскинулся заброшенный бассейн, внося в лесной пейзаж досадный фрагмент запустения. А тут ещё Димка успел поведать, что жизнь в стране тяжёлая, местные — сволочи, а иммигранты все неустроенные и несчастные. Правда, он и в других странах успел пожить, но там тоже плохо.

Такие разговоры как-то не способствовали безмятежности. Да ещё молодая женщина, которую тоже временно приютили в этом доме, рассказала свою невесёлую историю о неудачном замужестве и скандальном разводе. Теперь она вынуждена хвататься здесь за любую работу, даже самую непристойную, чтобы содержать ребёнка, которого успела вывезти за границу от отца, грозящего лишить её родительских прав и заточить в психушку. «Надо же, как кругом всё плохо! — думала гостья. — И дом почему-то кажется пустым. Где все?».

Однако дом, производивший впечатление почти пустого, был вполне себе наполнен людьми. Они изредка мелькали в кухне, тихо спускаясь с верхнего этажа, а потом надолго исчезали в своих небольших комнатах и затихали. Как выяснилось, это бездомные, которым некуда деться. Чем они живут, что делают целыми днями?

Как часто бывает в гостях, свободного времени оказалось с избытком, и писательница, помимо прогулок, иногда праздно слонялась по дому и двору. Но не она одна предавалась такому занятию. Ещё слонялись две кошки, собака и мальчик по имени Патрик, сын Герберта и Эльзы. Он находился на домашнем обучении, и каждый вечер Эльза добросовестно отрабатывала с ним школьную программу. Чем ребёнок занимался всё остальное время, было непонятно. Его гостья видела чаще других. Они с мальчиком о чём-то беседовали и даже пытались декламировать какие-то стихи, но…

— Было время, когда мы ни в чём не нуждались, имели достаточно денег, чтобы позволить себе такой большой дом, — объяснил гостье Герберт. — А теперь, можно сказать, отрабатываем это наше былое чрезмерное материальное благополучие и разделяем свой дом с теми, кто оказался в бедственном положении. Для моей семьи из трёх человек такое жильё слишком велико. А старшие дети, Энжела и Джейк, уже живут отдельно.

Ясно, что перед гостьей был человек неординарный, склонный глубоко погружаться во всё, за что бы ни взялся. Он принял сан священника и решил реально творить добро. Вот только добро это оборачивается неприятностями. По законам предоставить свою жилплощадь совершенно посторонним людям и остаться безнаказанным не так-то просто. Посыпались административные письма, потом начались суды и даже аресты. Одно из писем пришло как раз в то время, когда писательница гостила у Адлеров:

«На какие средства живут в вашем так называемом приюте эти бомжи? Если на выделяемое им государственное пособие, то как знать, не сдаёте ли вы часть жилплощади этим людям в аренду и не уклоняетесь ли таким образом от налогов? А если они проживают у вас на ваши средства и вы содержите их сами, то не является ли это основанием для прекращения выплаты пособия данным лицам?».

— Вы видите, какая логика? — возмущался батюшка. — Да, мы действительно из личных средств оплачиваем все коммунальные услуги, закупаем продукты для этих бедолаг, потому что с них взять нечего. Нет бы поощрить, помочь в нашей деятельности, так вот вам, пожалуйста!

Гостья была поражена: человек из благих побуждений взвалил на себя такую миссию, а его травят. Если сдавать жильё внаём ради бизнеса, то уж, конечно, не каким-то неблагополучным и подозрительным лицам, среди которых попадаются и пьяницы, и наркоманы, и ещё неизвестно кто. Какой здравомыслящий пойдёт на это ради наживы? Первое, что приходит в голову, что в таком роскошном поместье можно было сделать пансион для людей с достатком, желающих отдохнуть на природе, попариться в баньке, (благо, она в этом доме имелась) и поплавать в бассейне. А тут ведь, оказывается, и бассейн не без причины заброшен — на эту роскошь уже нет средств.

Но настоящий служитель церкви должен быть далёк от суеты с целью набить себе карманы, и батюшка увлечённо следовал этому принципу.

Матушка, радушно встретив гостью в день приезда, даже не присела со всеми за стол, похлопотала на кухне и исчезла. Как вскоре выяснилось, каждый здесь мог обслужить себя сам, залезть в холодильник, достать… Вот тут вопрос! Что достать, своё или общее? Оказалось, что своего там не было, всё было общим. И это загадка. Если каждый из постояльцев что-то возьмёт из холодильника или положит туда, как планируется приготовление еды? Впрочем, гостья как-то не замечала строго отведённого времени на завтрак, обед и ужин. Она решила не вдаваться в подробности существования обитателей такого необычного дома.

Батюшка всегда оставался приветливым, невозмутимым, с неизменным чувством юмора:

— В этом доме не всякий день встретишь всех, кто тут есть, но попадётесь мне на глаза — получите душеспасительную беседу.

Наверное, это нормальная семья, они живут так, как считают нужным, ведь состоят в браке с самой юности. Значит, ладят. И всё-таки сохраняется странное чувство какой-то недосказанности. На фоне видимого благополучия гостья совершенно бессознательно, поневоле проникалась истинным настроением семьи. Угадывалось какое-то неуловимое беспокойство, невидимая щель, куда потихоньку ускользала радость бытия.

Писательнице отвели прекрасную комнату, и было заметно, что самой хозяйке приятно доставить гостье удовольствие. Лишь в это время удалось застать матушку в состоянии оживления, и то на какой-то миг. А в основном ей была свойственна замкнутая озабоченность, если не сказать подавленность.

Такое лицо гостья уже где-то видела. Да, видела — у жены одного раввина, как-то пригласившего её к себе на субботнее застолье. Скромная квартира, просто тесная для такой большой семьи с пятью детьми, по всей видимости, родившихся друг за другом. Странная для неё кухня, разделённая на две части — молочную и мясную — по всей строгости Галахи. Углы, заваленные тряпьём, до которого у многодетной матери не доходят руки… Но главное — какое-то тусклое настроение хозяйки дома. Она молчит, раздаёт еду, но не хватает чего-то в человеке, и всё тут. Может, раввин на самом деле муж-диктатор? Или виной всему хронически однообразная жизнь? Если однообразно счастливая, тогда ладно, но тут, похоже, с однообразием всё в порядке, а вот со счастьем туго. Почему? Ну, в случае с женой раввина можно допустить, что причина — бытовая замороченность, когда жизнь как движение робота, чётко и бесконечно производящего одни и те же действия. Так живут многие, но не все это осознают, а вот для творческих натур подобный образ жизни губителен. Так может быть, в матушке подавлено творческое начало, которому некогда голову поднять в вечных заботах о таком большом и многолюдном доме? Гостья слышала, что матушка пишет стихи, любит рукодельничать.

Наступил День благодарения с традиционной индейкой. Среди постояльцев дома один оказался бывшим поваром, и его чрезвычайно увлекал процесс приготовления этой птицы. Когда откормленную великаншу разморозили, жилец буквально вцепился в неё, так что индейка сейчас же попала в опытные, жадные до привычного дела руки. Приятно смотреть, а главное — забота с плеч. Но в матушке почему-то не замечалось никакого праздничного подъёма: