Но случайные, никем не подосланные, шальные убийцы — люди с нарушенной психикой, неврастеники, видящие мир не так, как здравомыслящие обыватели и неглупые следователи; им присуща особая оценка событий, вещей, они отринуты от обиходно-бытовых представлений о действительности, они ищут смысл там, где его нет, и всегда что-то находят, не видят того, на что смотрят все, и магнитом тянутся к окну, из которого можно выстрелить, к узкому проходу, ведущему в правительственную ложу с беззащитным президентом, к коридору в Смольном.
Покушение произведено — и оружие отбрасывается в сторону или роняется, оставляется на месте преступления. Оно, оружие, уже не принадлежит убийце, оно — собственность жертвы, как стрела в его теле, и объяснение этого языческого ритуала — во тьме веков, и то, что нынешние киллеры отшвыривают ТТ или АК, якобы торопливо убегая, потом уже квалифицируется как нежелание оставлять отпечатки пальцев…
Итак, этот день, 1 декабря 1934 года.
Бывают дни, когда у человека все валится из рук, когда он “с левой ноги встал”, когда все, что делает он, не складывается в связность, а рассыпается на фрагменты, когда он растерянно замирает вдруг и в некотором испуге оглядывается: да что это со мной? да где же я нахожусь? Начинается эта бестолковщина с утра, с торопливого шага к остановке, а автобус — из-под носа уходит, следующий же — переполнен и берется штурмом; задержка его приводит к нарушению графика, и город сбивается с ритма, гневается, город разлаживается, вся жизнь города — сплошное несовпадение; прямые и обратные связи рвутся, ни дыма, ни гари, а город будто в развалинах. Словно магнитные бури разразились! Будто сутками ранее солнечные протуберанцы выбросили в сторону Земли некие частицы, которые достигли города на Неве, нарушили все планы, графики и очередности, что-то почему-то происходит раньше положенного, а что-то — позже; быт миллиона людей запульсировал с невиданной частотой. И тогда в человеке срабатывают угасшие было первобытные навыки, человек чует беду, которая не за горами, и увиливая от беды, стремится обмануть судьбу изменением поведения, нарушением собственного ритма, который привел его к беде. Отменяет свидания, откладывает вроде бы неотложные дела, щепотно крестится, бормочет проклятия…
В Ленинграде же происходило то, что всегда наблюдается перед землетрясением: населяющие ареал животные задолго до первых толчков улавливают подземные колебания и начинают беситься. (Такие дни порою растягиваются на месяц и годы, распространяются на все города и веси, и люди — в попытках вернуться к норме — впадают в исступление, громят дома, убивают всех подряд, реализуя заложенные в них так называемые деструктивные склонности; чтоб избежать спонтанных взрывов, природа наделила людей способностью уничтожать друг друга по заранее обговоренным правилам — и возникают войны.)
29 ноября, по приезде Кирова из Москвы, “Ленинградская правда” оповестила:
1 декабря в 18.00 во дворце Урицкого состоится собрание актива ленинградской ВКП(б), вход по пригласительным билетам с обязательным предъявлением партбилета, членам же обкома и горкома достаточен пропуск. Такие собрания — обычное повсеместное событие после пленумов ЦК, всегда происходивших в Москве. Рядовое событие, к которому надо однако готовиться, и Киров из дома обзванивал секретарей райкомов, встречался с разными людьми, 30-го же объезжал город, потом засел за будущий доклад на собрании. День был выходным, домработница отпущена, жена за городом, связь со Смольным не прерывалась, дежурная секретарша присылала с шофером газеты, сводки и прочее. Поздним вечером еще один звонок в Смольный, просьба найти коробку карандашей. Нашли коробку — и тут же вновь звонок: карандаши не нужны, они обнаружены в квартире. С утра — да, в тот самый день 1 декабря, — вновь звонки в Смольный, понедельник, все на месте, уточнения к докладу за уточнением, нужные бумаги присланы курьером, сновавшим от Смольного к улице Красных Зорь, и курьеру Кировым сказано: больше приезжать не надо, все материалы к докладу есть. Верхушка Смольного абсолютно точно знает: Киров из дома поедет сразу во дворец Урицкого (Таврический дворец). То есть предположительно покинет квартиру чуть позже 17.00.
Последние часы и минуты жизни: Киров в одиночестве, домработница то ли не пришла, то ли посчитала себя свободной и в понедельник. В 15.00 в кабинете 2-го секретаря обкома Чудова начинается совещание, предваренное звонком Кирова, что-то было сказано второму человеку в области и ему же какие-то слова добавлены минут через двадцать. Всем становится понятно из смысла разговоров: Киров в Смольный не приедет!
Вдруг в 16.00 раздается телефонная трель в гараже Кирова, во дворе того же дома 26/28 на улице Красных Зорь, и, повинуясь звонку, шофер Кирова подает машину к подъезду. Куда ехать, зачем — шофер, разумеется, не знает. И Киров не знает, охрана тем более. Но, дисциплинированная и натасканная, “ведет” Кирова по улице, один охранник спереди, второй сзади, машина чуть поодаль едет следом. У Троицкого моста процессия останавливается, на дальнейший променад Киров не решается и садится в машину. Куда и зачем — это решено просто: Смольный!
Едут, подъезжают — не к “секретарскому” подъезду, откуда до кабинета ближе, а к главному, где людей много, где на Кирова хлынут обычные заботы и он наконец-то вспомнит, зачем ему понадобился Смольный, приезжать куда не собирался. Все знакомы или почти знакомы, но ни один из них не дает мысли толчка. Люди мелькают, первый этаж, второй — останавливает кого-то, спрашивает, тот отвечает… Не то, не то… Третий этаж, еще одна остановка, разговор, так и не прояснивший ничего… Знакомый до чертиков коридор “своего”, третьего этажа — нет, ни малейшего намека…. А ноги несут дальше, привычным, отработанным маршрутом, к кабинету… Сейчас откроет дверь, до нее — несколько шагов…
Пройти их ему уже не суждено было. Ослеп, оглох, повалился, упал ничком, получив все-таки ответ на измучивший его вопрос…
И для Николаева день этот начался суматошной беготней по квартире на улице Батенина, в досаде на себя, не уговорившего жену достать билет во дворец Урицкого! Все предыдущие дни в нем звучал хор голосов, звавший куда-то (примерно ту же какофонию слышал некогда и Люббе), голоса орали в уши, завывали, и вдруг ночью наступила тишина. А утром захотелось пустоту эту, тишину тревожную заполнить живыми голосами, его потянуло к людям! Еще вчера он узнал, что в Урицком соберется актив города и области, а ненавидевший партбюрократов Леня Николаев тянулся к носителям власти. Даже стоя рядом с ними, он преисполнялся уважением к себе и верою в то, что когда-нибудь он приобщится к Большому Делу, что не напрасны все его труды по устройству новой жизни.
Мало у кого из партбюрократов стоял дома телефон; за него сел Николаев (или встал рядом, если тот — на стене), обзванивая знакомых и незнакомых с единственной просьбой: пригласительный билет! Ему во что бы то ни стало надо попасть во дворец Урицкого. Непременно! Там, во дворце, он как бы вольется в русло Большого Дела, он там станет полноправным членом ВКП(б)! Он будет в рядах тех, кто вершит судьбы маленьких человечков.
А билета нет и нет. Яростно вышептывая проклятья, он рыщет по квартире, находит последнее приобретение, новую рубашку, редкая вещь в домах ленинградцев, хватает портфель с непременным наганом (разрешение на него — № 4396), доставать который сегодня не придется: народу во дворце еще больше, чем на перроне московского вокзала. Приезжает наконец в Смольный, суетится на первом этаже, где полно знакомых по комсомолу, в бесполезных поисках билета, на втором этаже та же неувязка. Для третьего понадобился партбилет, взносы уплачены по ноябрь. Здесь ему обещают все-таки дать пригласительный билет, ближе к вечеру, когда “прояснится обстановка” и кого-нибудь из коммунистов отвлекут другие дела, более неотложные, чем доклад Кирова и прения по нему.
На час он удаляется, бродит вокруг штаба областной власти. В желудке — пусто, в ушах — гулкое звенящее безмолвие. А когда возвращается на третий этаж Смольного, ему становится совсем неуютно, скверно. Дразнит запах, столовая № 4 (для VIP-персон того времени, рядом с кабинетом Кирова) источает ароматы пищи, простым коммунистам не доступной (доступная им “столовка” этажом ниже). А по коридору ходят сытые люди, из кабинета Чудова, 2-го секретаря обкома, доносятся голоса уверенных в себе единомышленников, в соседнем кабинете чайная ложечка позвякивает о стакан, помешивает в нем сладкую темную жидкость…