— Нет, нет, они говорят, у них болезни такой давно не было, года три, — перевел Бимбаев.

Вдруг второй старик, с большим медным кольцом, оттягивавшим ему левое ухо, начал что-то рассказывать, указывая трубкой куда-то через плечо.

— Что он говорит? — насторожился Заболотный. — Только переводи, пожалуйста, поточнее.

Бимбаев смущенно пожал плечами.

— Вроде сказку рассказывает, — сказал он. — Не знаю, верить ли? Говорит, нынче весной пришла смерть в урочище Михан-Гуна. Это верст четыреста отсюда, но «длинное ухо» донесло вести. Там, дескать, выкопали люди в степи клад. Золото, серебро, всякие старые вещи. Только не принес тот клад никому счастья. Двадцать человек копало, и все умерли. Семь китайцев и тринадцать монголов. Начала, говорит, у них голова болеть, жарко им стало. Потом кровь горлом пошла, и все умерли. Только их похоронили, как болезнь на другие аилы перекинулась. Умерло в округе до трехсот человек, говорит. Тогда местный геген приказал сжечь все юрты и кочевать в другое место. Так и сделали.

Старик помолчал, посасывая пожелтевший агатовый мундштук. Потом заговорил снова.

— Он говорит: проходил мимо лама и позавидовал на это богатство, — торопливо переводил Бимбаев. — Ему подарили три слитка серебра. Он тоже умер. Вот как всевидящий карает людей за жадность! Так он говорит.

— А может, как раз этот лама и занес туда болезнь, а клад тут вовсе ни при чем? — спросил я. — Откуда он шел-то, этот лама, не из Китая?

Бимбаев перевел мой вопрос и покачал головой.

— Нет, все они говорят: смерть выкопали из земли вместе с кладом.

Они вскоре разошлись, и мы остались у костра одни. Бимбаев завернулся в одеяло и пристроился рядом с давно уже громко храпевшим Никандром Жилиным. Теперь мы могли поговорить без помех.

— Сказки! — сказал я. — Каких только легенд не насочиняют люди вокруг явлений, которых они не могут объяснить!

Заболотный задумчиво смотрел в затухающий огонь.

— «Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок», — откликнулся он. — Во всяком случае, должно быть в ней какое-то рациональное зерно. Хорошо бы, конечно, туда заглянуть, в это урочище Михан-Гуна. Но четыреста километров — порядочный крюк, а нам надо спешить. Да и что мы сейчас там найдем: пепелище, старые головешки от юрт. Ведь все сожгли, убегая от болезни. Монголы, между прочим, всегда так поступают, и, пожалуй, не зря. Во всяком случае, удается как-то пресечь эпидемию, остановить ее дальнейшее распространение. Да и степные пространства, конечно, в этом помогают.

Он достал из сумки тетрадь.

— Сказка сказкой, а записать ее не мешает. Помешивая палкой уголья и любуясь, как в черное небо взлетает целый рой огненных искр, я упрямо сказал:

— А все-таки явная сказка. Если это чума, то не могли же чумные бактерии сохраняться в земле годами, ожидая, пока их раскопают. Как показали опыты Шурупова, в почве они могут сохранять свою вирулентность два, от силы три месяца. А клад ведь лежал там не один год, наверное.

Заболотный вдруг бросил писать и поднял голову. Отложив тетрадь, он встал и начал расталкивать заснувшего Бимбаева.

— Надо спросить у старика с кольцом, не находили ли там, где выкопали клад, мертвых или больных тарбаганов.

— Сейчас спросить? — удивился Бимбаев, протирая глаза.

— Сейчас, сейчас. Немедленно!

С трудом, перебудив предварительно чуть ли не половину аила, мы разыскали юрту, где спал старик с медным кольцом. Начали его будить. Старик кряхтел, пугался, ничего не соображая со сна. Даниил Кириллович был очень смущен и проклинал свою нетерпеливость. Наконец старик понял, о чем его спрашивают, и закивал головой.

— Была, была! — обрадовался Бимбаев, хотя нам и так все стало понятно без перевода. — Он говорит: была как раз в то время тарбаганья болезнь. Но она часто бывает, говорит…

Когда мы вернулись к костру, угли в нем уже едва тлели. Пришлось подбросить аргала, как называют монголы сухой помет — основное топливо в степи.

— Понимаешь, если человек может заразиться от тарбагана чумой, то понятной становится и темная история с кладом, — сказал Даниил Кириллович. — Просто так, прямо в земле, чумные бактерии действительно долго храниться не могут. А в живом организме — скажем, тарбагана? А что, если они могут культивироваться там годами, як в живом термостате?

— А почему же эпидемия в конце концов все-таки возникает? Нужен же какой-то толчок.

— Ты так меня спрашиваешь, будто я господь бог, который заранее знает все, а не отставной лекарь Бендерского полка. Это, брат, нам еще надо выяснить. Но как рабочую гипотезу эти мысли, мне кажется, можно принять. Ведь совершенно точно, по-моему, отмечено уже немало случаев заражения людей в этих степях от тарбаганов.

— Но ведь, по-моему, вы сами говорили, что пока не зарегистрировано ни одного бесспорного случая, чтобы тарбаган был действительно болен чумой. Может, симптомы схожие, а болезни-то совсем разные.

— Ты прав, хлопче. К сожалению, прав, — вздохнул Заболотный. — Да, ни Решетников, ни Белявский не поймали ни одного чумного тарбагана. А «не пойманный — не вор».

Он озорно посмотрел на меня, подмигнул и добавил:

— Ну что же? Попробуем мы поймать. Верно? Рано утром Даниил Кириллович объявил Бимбаеву, что мы задержимся на один день в этом аиле и просим местных охотников помочь нам поймать нескольких тарбаганов. Бимбаев удивился.

— Надо подождать, они еще не отъелись как следует. Вот через месяц, тогда шибко жирные будут, вкусные!

Но, узнав, что тарбаганы нужны нам не для еды, а для науки, немедленно отправился по аулу скликать охотников.

Странное это было зрелище, когда охотничий отряд вышел через полчаса в степь. Тут были и старики и совсем мальчишки. Кто с винтовкой, кто со стареньким кремневым ружьем, а кто и с луком или даже просто с волосяной петлей, привязанной к длинной палке.

Два монгола пришли вообще без всякого оружия, но зато тащили зачем-то с собой черную лохматую шкуру сарлыка — монгольского яка.

— Это еще зачем? — удивился Даниил Кириллович.

— Тарбагана ловить, — пожав плечами, загадочно ответил один из охотников.

Заинтригованные, мы с Заболотным отправились вслед за этой парой. Завидев нашу процессию, тарбаганы прятались в норы. Тогда охотники встали на четвереньки, набросили на себя громадную шкуру и медленно двинулись вперед.

Мы легли в траву на вершине небольшого холмика, наблюдая за охотниками в бинокль. Вот из одной норы высунулась любопытная усатая мордочка, потом из другой, из третьей… Забыв всякий страх, любопытные сурки вылезали из нор, чтобы получше рассмотреть непонятного черного зверя, так смешно ползущего по степи.

Загремели выстрелы. Только одному тарбагану удалось юркнуть в подземное убежище. Увидев это, охотник зацокал языком:

— Ай, ушел, жалко!

— Да он же ранен, далеко не уйдет, — утешал его Заболотный.

— Вытащим из норы, — предложил я, засучивая рукава.

Охотник остановил меня.

— Шайтан его вытащит. Знаешь, как у нас говорят? Если тарбагана убить наповал — хорошо. Если улезет со стрелой в нору — худо. Он там под землей в читкура, злого духа, оборачивается. Знаешь? Десять человек его не вытащат. А вытащат — смерть найдут.

Я махнул рукой и засмеялся.

— Вот вам и еще легенда, Даниил Кириллович. Теперь о тарбагане-оборотне.

— Но обратите внимание, что все они в общем-то клонят к одному: что болезнь могут хранить под землей. Кто? Тарбаганы? — серьезно ответил мне Заболотный. — Вряд ли это случайно.

К обеду возле нашей походной лаборатории лежала целая груда убитых тарбаганов. Мы вскрывали их одного за другим под любопытными взглядами охотников.

Но ни один тарбаган не прятал в себе чумных микробов. Все они были совершенно здоровы.

Наутро, отблагодарив охотников подарками, мы двинулись дальше. И уже в первом же попутном аиле снова услышали рассказы о повальной болезни, которая свирепствовала в позапрошлом году в этих местах. Она началась массовым падежом тарбаганов, а потом перекинулась на людей и унесла тридцать жителей. Тогда местный духовный глава — геген — наложил запрет на охоту за тарбаганами. Кто нарушит его, у того отбирали седло и лошадь — самое дорогое и необходимое для каждого кочевника.