Здесь надо внести некоторую ясность. Речь не о том, чтобы повернуть эмира лицом к прогрессу. А о том как раз, чтобы оградить Абд-аль-Кадира от легенд, представляющих его врагом или поборником прогресса.

В соединении с аксиоматичной истиной всякая идея может обрести силу объективной закономерности. Эта сила реальна или фиктивна в зависимости от того, произросла ли сама идея на ниве исторической действительности. Если нет, то рождается очередной миф. В данном случае — миф о всеядности прогресса, в котором по существу объективирован принцип дровоколов «цель оправдывает средства». Обращенная в прошлое, идея такого прогресса превращает аксиому «что было, то было» в верткую формулу о «разумности былого». Устремленная в будущее, она обращает реально вероятное «что будет, то будет» в безоглядно бодрое «будь что будет».

А в общем согласно этой идее все идет как надо в этом лучшем из миров. Так стоит ли ломать копья?

Наш герой копья ломал.

Перед ним была могущественная европейская держава. Располагающая передовой для того времени наукой и техникой. Обладающая мощной армией, прошедшей школу наполеоновских войн. Управляемая классом, который рвался к колониальным захватам и, говоря словами одного из представителей этого класса, рассматривал Алжир как «французскую землю, которой французы должны владеть, которую они должны как можно скорее заселить и обработать, чтобы она когда-нибудь могла стать в руках французов действенным орудием устройства судеб человеческих».

За ним была страна, живущая по законам средневековья. Лишенная единой системы государственности. Раздробленная на множество феодальных княжеств и племенных владений. Лишь немногие из них знали о нем и признавали его власть.

Войско его могло бы считаться передовым разве что во времена Гаруна-аль-Рашида.

Не один только Абд-аль-Кадир выступал претендентом на роль религиозного вождя алжирцев. У него были соперники, не уступавшие ему ни в воинской силе, ни по влиянию на алжирские племена.

В Константине властвовал бей Ахмед, которому подчинялись многие племена на востоке страны. В Тлемсене сидел паша Бен-Нуна, признававший одну только власть марокканского султана. В долине Шелифа самостоятельным властителем был шейх племени флиттов Сиди-аль-Араби, который считал ниже своего достоинства подчиняться юному эмиру. Точно так же относился к Абд-аль-Кадиру и могущественный вождь Мустафа бен-Исмаил, презрительно называвший эмира «безбородым мальчишкой». На юге Алжира отказалось признать власть Абд-аль-Кадира религиозное братство Тиджиния, возглавляемое марабутом Айн-Махди. Лишь собственным вождям соглашались повиноваться горные племена кабилов.

На западе страны, в Орании, влияние Абд-аль-Кадира на первых порах поддерживалось авторитетом Махи ад-Дина, который до конца жизни не оставлял сына своими советами и помощью. Но эта поддержка была недолговечной. Слова марабута о том, что его ждет смерть в случае избрания Абд-аль-Кадира султаном, и впрямь оказались пророческими: в июле 1833 года Махи ад-Дин умер.

Отныне Абд-аль-Кадир мог полагаться только на самого себя.

Молодой эмир поступил иначе: он положился на аллаха.

Безоговорочно. До конца. Самоотреченно. В делах мирских и духовных. В жизни личной и общественной. В абсолютном согласии с заповедью корана: «Если Аллах окажет вам помощь, то нет победителя для вас, а если Он вас покинет, то кто же поможет вам после Него? На Аллаха пусть полагаются верующие!» (3:154).

Всякий мусульманский вождь, равно как и любой правоверный, признавал эту заповедь. В этом нет ничего необычного. Однако не всякий был способен уверовать в нее до конца. Редкий из способных на это делал ее практическим руководством в жизни. И только исключительный человек мог настолько полно и беззаветно «положиться на Аллаха», чтобы в собственных глазах и в глазах окружающих обрести лик мессии, исполнителя воли всевышнего.

Никто иной не был бы в состоянии сплотить и возглавить алжирцев в борьбе против иноземных захватчиков. Религия была единственной силой, объединяющей людей, разделенными во всех прочих отношениях — политическом, социальном, этническом, культурном. Только человек, являвший собой для народа избранника божьего, мог превратить эту силу в политическое орудие, сделать ее формой алжирской государственности.

Для Алжира, как и для всего мусульманского мира того времени, эпоха средневековья еще не кончилась. Религия еще не отделилась от социальной и политической жизни. Поэтому массовые народные выступления неизбежно происходили в форме мессианских движений. «Так, — отмечал Ф. Энгельс по этому поводу, — обстояло дело со времен завоевательных походов африканских Альморавидов и Альмохадов в Испанию до последнего махди из Хартума, который с таким успехом сопротивлялся англичанам. Так же или почти так же обстояло дело с восстаниями в Персии и в других мусульманских странах»[4].

Народным вождем в Алжире мог быть только религиозный мессия.

Абд-аль-Кадир был подготовлен к этой роли всем своим, прошлым. И, что главное, он лучше, чем кто бы то ни было из его соперников, понимал политическое значение ислама. «То, чего не достигнет любовь к родине, свершит религиозная страсть», — говорил он о возможности объединения племен. И был совершенно прав. В представлении алжирца того времени Алжир еще не был родиной. Родиной для него была земля его племени. В человеке соседнего племени он еще не видел соотечественника. Но он видел в нем единоверца. Поэтому сколько-нибудь широкое и прочное объединение было возможно только в религиозной оболочке теократической власти, а народная борьба против захватчиков-иноверцев — только в форме «священной войны» — джихада.

И если поначалу Абд-аль-Кадир уступал некоторым алжирским шейхам и марабутам в политическом могуществе, то уже тогда он не имел себе равных в мессианском рвении защитника ислама. Прежде всего он хотел утвердиться в роли религиозного предводителя. Именно поэтому во всех своих проповедях и воззваниях он подчеркивал священные цели войны против французов. Себя же он часто именовал «Насер ад-Дином» — «Доставляющим торжество вере». В обращениях к народу по поводу войны эмир не уставал повторять стих из второй суры корана: «И сражайтесь на пути Аллаха и знайте, что Аллах — слышащий, знающий!» (2: 245).

Одного лишь мессианского рвения было, конечно, недостаточно для того, чтобы повести за собой народ. При всей своей религиозности правоверные в массе своей были людьми практичными. Сам факт богоизбранности эмира мог стать для них достоверным лишь при том реальном условии, что он подтвердит его своими посюсторонними делами. Лишь тогда избранник всемогущего станет избранником народа.

Абд-аль-Кадир сам был человеком практичным, оставаясь и в этом истинным сыном своего народа. Сразу же после своего избрания он возобновил военные действия против французской армии. Эмир располагал небольшими силами и, как пишет современник, «рассчитывал добиться в этих нападениях не столько крупных побед, сколько испытать своих людей и укрепить их преданность».

В мае 1833 года Абд-аль-Кадир вновь повел свое войско к Орану. Дважды алжирцы бросались на штурм городских стен, но обе попытки были отбиты. Убедившись, что без осадной артиллерии город взять невозможно, эмир отвел войско в долину Эрсибиа. Здесь он был атакован французским отрядом, возглавляемым генералом Демишелем. Бой продолжался несколько часов и окончился безрезультатно для обеих сторон. С наступлением темноты французы отступили и укрылись за стенами Орана.

Через несколько дней Абд-аль-Кадир одержал первую свою победу над врагом. Он устроил засаду на дороге, ведущей в Оран, и внезапным нападением разгромил французский кавалерийский эскадрон, направлявшийся в город. Арабы захватили тридцать пленных.

Весть о победе Абд-аль-Кадира быстро разнеслась по Ора-нии. Первая удача внушила уверенность в возможности успеха, воодушевила арабов, привлекла к эмиру новых сторонников. В Маскаре его ожидал триумфальный прием. Шейхи, которые прежде отказывались признать власть эмира, теперь спешили заверить его в своей преданности. В Маскару со всех концов области прибывали отряды вооруженных арабов. Знаменитый марабут Хадж ибн-Иса привел из Сахары посольство, представлявшее двадцать племен, которые решили поддержать «священную войну», объявленную Абд-аль-Кадиром.