Травля шла только по дорогам, которых Егору не было видно. Зато зверей набегало на него вдосталь. Заложив уши на спину, далеко вперед выкидывая задние лапы, летели зайцы. Легко перемахивали через кусты олени, показывая один другому след белыми пятнами подхвостьев. Дикая коза испугала Егора, налетев на него вплоть, — в прыжке перекинула ноги, упала вбок и пружиной метнулась к дороге. Лисица проползла, распластавшись у самых Егоровых ног, и так разумно, без страха, покосилась на него.

Своих зайцев, притихших в корзине, Егор не успел выпустить: гон прокатил мимо очень скоро. А звери всё бежали; они избегали дороги и жались к подножью обрыва. По соседству ухал и размахивал руками Агалинский. Егор стал ему подражать. Гнали, должно быть, по кругу, потому что шум закипел опять со стороны Темпеля. Обезумевшие звери неслись так тесно, что Егор отпрыгнул и стал за дерево потолще — сшибут. Вон олень какой здоровый, рога на спине, рот разинут, чешет — только треск стоит. Гончие промчались, задыхаясь от бега и злобы. Над кустами у невидимой отсюда дороги проплыли головы и плечи пикеров. Опять опоздал своих зайцев выпустить. Развязал корзину — кыш!.. Такая ваша судьба, косые. Всё-таки на одну версту у вас силы в запасе…

После третьего круга вереница охотников растянулась. Вскрики схваченных зайцев, грохот колес, тяжелое — ах! хах! хах! — дыханье псов, голоса пикеров слышались с обеих сторон зверинца. Егор сел за деревом и ждал конца травли.

Она кончилась громким маршем литаврщиков и трубачей. Музыканты, играя, пошли из Темпеля к Монкуражу, в середину зверинца.

— Эй, парень, давай, давай! — звал Егора егерский ученик.

— Да живей, если хочешь жив остаться. Сейчас стрельба начнется. Берись.

Он показал на вал полотна.

— Кати! — А сам прикреплял один конец полотнища к дереву. — Так… Поторапливайся, потом всему разбор будет, виноватых сыщут, небось. Плохо ты пугал, парень, не слышно тебя было.

Развертывая тяжелое полотнище и подвязывая к попутным деревьям, дотянули как раз до следующего, уже кем-то подвешенного, полотнища.

— К Темпелю теперь надо… Да, знаешь, давай пробежим мимо Монкуража, занятно…

Они побежали обратно вдоль полотнищ, которые вывели их к поляне против павильона Монкураж. По ту сторону павильона тоже висело белое полотно. Получалась загородка, широкая по лесистым концам и узкая перед Монкуражем.

— Гляди, сколько заполевали. Это егеря для посмотренья добычу раскладывают. Вон сама царица наверху. На среднем-то крыльце. И герцог Курляндский — который ружье берет у биксеншпаннера.

— Это и есть граф Бирон?

— Не граф, а герцог. Его высококняжеская светлость… И не Бирон вовсе, а Бирон. С нынешнего лета такое звание. Боже тебя упаси ошибиться невзначай, хоть и позаочь… Ух ты, какого оленя тащат, это тот, поди, о двадцати двух отростках на рогах!.. Жалко, такого для стрельбы не оставили, — гончими не так красиво. Кто и видел, как его взяли?

В павильоне было три площадки, открытых к поляне. Придворная знать блестящей толпой стояла на площадках. Одни разглядывали ружья, другие, перегибаясь за загородку из мраморных столбиков, глазели на затравленных животных. Егеря всё подтаскивали и раскладывали рядами убитых.

— Их до стрельбы уберут, а кровяной дух останется, — вот тут припускают свежие-то звери, ух! В оленя и то попасть трудно на таком бегу. Говорили, сегодня аурокса одного погонят. Ну, ее величество ловко стреляет, всё ладит зайца пулей взять. Лучше Волынского попадает… Теперь к Темпелю бежим, не опоздать бы.

Егор не слушал. Ссутулившись, впился глазами в павильон. Губы шевелились: он спорил с собой. «Пройти поляну… подняться… тут ступенек нет… вход, видно, сзади, за полотном… Ваше величество… и сразу мешочек из кармана… русское золото, ваше величество… Нет, нет! — нельзя сейчас… близко не подпустят… народу-то сколько — граф, князья, герцоги… толкнешь кого — что будет!.. Нельзя. А надо, — другой раз так близко не подойти, завтра уедут… Пойду…»

Однако не пошел — ноги не двинулись. Слезы от досады выступили, но робости не одолел. Повернулся, побежал за егерским учеником.

У подножья Темпеля стояли клетки с обреченными зверями. Слышался рокочущий голос обер-егеря Бема. Мохов переводил его команды да и сам действовал как расторопный помощник, опытный в царских охотах.

— Васька! — Егор увидел своего лося в тесной деревянной загородке. — Вася, и ты тут.

Лось узнал его, позволил прикоснуться, но всхрапывал и непрерывно двигал длинными ушами.

— Волка чует, — сказал кто-то.

— Где волк?

— Вон лежит на ступеньках. Мохов его готовит.

Волка обступили егеря. Егор зашел по каменным ступеням повыше, встал на цыпочки. Ох, да это Черный! Лежит связанный, с палкой в сомкнутой пасти. Что с ним делает Мохов?

А Мохов взял у егеря кинжал и рукояткой выбил зверю клыки. Волк дрожал, захлебывался кровью и молчал. Мохов положил передние лапы волка на угол ступеньки, и ударом каблука переломил одну лапу.

— Готов, — хвастливо крикнул Мохов. — Есть еще? Кабан? Давай кабана.

У Егора помутилось в глазах.

«Ну, царская потеха. Что за люди!»

— Агалинский, веди своих!

Егор попал в команду Агалинского, того егерского ученика, с которым рядом стоял на гоньбе и бегал смотреть Монкураж. Всем дали оружие: топоры, ножи, рогатины. Егору достался просто заостренный березовый кол.

— Идем с морской стороны, а то в гору уже постреливают из Монкуража.

Дорогой Агалинский ворчал: «Как опасное место, так Агалинского… Ловкие. Небось, Шульца не послал…»

В тупике у стены Оленьего зверинца полотна висели в два ряда: одно над другим. Сюда сбегались уцелевшие и раненые звери. По сигналу рога их гнали обратно к Монкуражу, что было нелегко: звери отлично понимали опасность открытой поляны перед площадками со стрелками и предпочитали затаиваться, прорываться за полотно или даже набрасываться на загонщиков.

Объяснив команде задачу, Агалинский расставил загонщиков по обе стороны тупика, за полотнами.

— До дела не шуметь. А по команде выскакивать и пугать страшным голосом.

Через дыру в полотне Егор видел дорогу до самого Монкуража, видел, как лег под пулями первый зверь — олень. Потом помчалась стайка зайцев, и большая часть, кувыркнувшись через голову, осталась лежать на поляне.

Пустили одного зайца, — должно быть, для царицы, потому что сначала хлопнул один выстрел. Заяц продолжал бежать и уже миновал павильон, когда вслед ему зачастили выстрелы. Зверек подпрыгнул и остался на месте.

Заволновался Егор, когда на поляне показался большой черный волк. «Черный, милый, не поддавайся, беги…» — шептал Егор.

Волк совсем прижался к земле и подвигался быстро, хотя заметно хромал. После первого выстрела он огрызнулся на павильон, после следующих вдруг завернул назад. Стрельба посыпалась горохом, торжествующие крики из Монкуража доказали, что уйти волку не удалось.

Дикий кабан, ныряя щетинистой спиной, промчался через поляну. «Ложись!» — крикнул Агалинский. Загонщики повалились — и вовремя: с десяток пуль просвистело над ними. А кабан, налетев на стену, кинулся вбок, прорвал полотно и резнул клыком лежавшего загонщика. Тот закричал отчаянно. Кабан с шумом скрылся в кустах.

— Молчи, молчи!.. — уговаривал побелевший Агалинский. — Можешь итти, так уходи. Не можешь?.. Ну, полежи, скоро тебя перевяжут, лекарь придет… «Неужто не убьют?» — передразнил кого-то Агалинский. — И вышло, как я говорил. Волку клыки выбили, а кабану… «вид не тот», вишь ты. И волку бы оставил, кабы не страх, что, одуревши, на Монкураж кинется.

С поляны убирали убитых зверей.

— Кончено? — спросил Егор.

— Нет еще, — где там! Аурокса не было, лося не было. Да зайцев еще с полсотни выгонят.