— Как, Кузя? Ты знаешь, где есть слюдяной камень?

— Ага.

— Где это? Далеко?

— Отсюда далеко. Между горой Благодатью и Алапаихой. Где Салда в Тагил-реку пала. Там деревушка рыбачья есть, Медведева. А на другом берегу, в лесу — слюдяное место.

— На Тагиле, баешь? Не демидовская земля?

— Ничья, ровно. Глухое место, нелюдимое.

— Ты-то, Кузя, как туда угадал?

— Со страху. Спасался я, как меня на Благодати схватили.

— Это еще когда ты с Лизой к вогулам пробирался?

— Нет, отсюда уж ходил. Андрея Трифоныча с Благодатской каторги выручать.

Весна пронеслась стремглав, шумная, со снежными оползнями, с водопадами, с кострами ярких цветов. Холода возвращались еще не один раз — даже в мае, на зеленый лист.

Потом установилось теплое лето.

Егор занялся тяжким трудом искателя. Сначала ходил недалеко, боясь заблудиться. В лесах коренные породы скрыты под слоем почвы и хвои. Гиблое дело для искателя — застойные мшистые болота. Доступнее всего речные берега и размытые склоны логов. По ним Егор и двигался чаще всего. На находку слюды надежды не было: породы не те. Зато обломки железных руд и медная синь попадались постоянно.

От манси помощи в поисках, на которую так рассчитывал Походяшин, Егор не дождался. Охотники не несли руд, несмотря на обещание такой большой награды, как пищаль с припасами. Они не нуждались в огненном оружии, — дичи и пушных зверей в лесах было еще много, можно напромышлять и ловушками и стрельбой из лука. Чумпин на уговоры Егора отвечал лишь умоляющим взглядом: он помнил, какую беду накликали на него черные магнитные камни.

Среди лета Кузя Шипигузов отправился опять на выручку Дробинина. Перед тем обсудили с Егором дотошно каждый шаг.

— Мне итти следует, а не тебе, — предлагал Егор. — Твои приметы в листах описаны, тебе никак нельзя на люди показаться. Второе — ты Андрея Трифоныча в лицо не знаешь. Как ты его на каторге найдешь? Еще третье есть: ты, Кузя, хитрить нисколько не можешь, пойдешь напролом, а разве с тамошней стражей силой справишься?

— Ничо не бай, Егор, — пойду я. Тебе не пройти, потонешь в болотах.

— Айда тогда вместе!

— Нет, нельзя Лизу одну покинуть. Мало ли что… Может, и не вернусь. Как она одна будет?

— Ну, подождем Походяшина. Он посоветует, как лучше.

— Что ни посоветует, — зимой с каторги бежать нельзя. По снегу след оставишь, догонят. А я Лизе обещал, что добуду Андрея Трифоныча. Я и пойду.

Упрямый Кузя настоял на своем. На прощанье Егор сказал ему, чтобы зашел на ям Перевоз и поискал ямщика Марко Второва:

— Напомни ему, как они с Андреем Дробининым первый раз бежали. И про меня скажи: просит, мол, тот человек, кто тебе от брата весть приносил. Для Андрея он постарается, поможет, на конях вас умчит.

В избушке над Ваграном остались вдвоем Егор с Лизой. С ними — белая вогульская лайка, подарок Чумпина. Из маленького щенка выросла веселая умная собака. Кличку ей дали: Липка.

Уходя на поиск, Егор иногда брал с собой Липку и, если задерживался, отправлял ее домой. Случалось, и Лиза посылала собаку разыскивать Егора. По виду и голосу Липки можно было знать, что дома всё благополучно.

Егор теперь работал на небольшой речке Сватье, притоке Ваграна. Всю весну и начало лета это была бурливая горная речка, полная воды. Среди лета вода в Сватье неожиданно исчезла. Егор пробил шурф в песках на берегу — и шурф глубиной в полторы сажени оказался совсем сух. А раньше почвенная вода была главной помехой в работе: не давала и на сажень углубиться. Егор обрадовался, наделал целую линию шурфов поперек склона в поисках коренной породы. Может быть, в камне-дикаре окажутся рудные жилы?

И сами пески увлекли Егора. Они были слоистые, каждый слой иного цвета, иной крупности. Вспомнилось, как пробовал он пески на золото в демидовских лесах. Не попробовать ли и здесь?

Егор захватил ковш и стал мыть по очереди каждый новый слой песка. Проба ковшом оказалась очень сноровистой и скорой по сравнению со всеми прежними способами, какие он испытывал. Правой рукой Егор кружил полный песку ковш под водой, а левой вынимал крупные камешки и, быстро оглядев: не рудный ли? — выкидывал их.

Когда песку в ковше оставалось немного, с горсть, Егор поднимал ковш над водой и толчками к себе и от себя перекатывал остатки по дну. При этом легкая муть вылетала с водой через край, на дне задерживались самые тяжелые частички, самые нужные: цветные галечки, кубики колчедана, крупинки каких-то незнакомых крушцов…

Промыв так сотню ковшей, Егор навострился по виду песка заранее угадывать, какой будет остаток. Не признаваясь себе, он всё ждал золота. А золота не было.

Один шурф Егор заложил в самом русле Сватьи. Русло было забито большими каменными глыбами. Пришлось много потрудиться, выволакивая их, чтобы расчистить площадочку. Егор рассуждал: сюда, на стремнину, во взбаламученном потоке собираются все тяжести. Наверное, и большие рудные куски, а если есть, — и золотинки катятся сюда же. Быстрая вода вымывает всё легкое, а тяжелые крушцы застревают меж валунами, проваливаются глубже, всё копятся да копятся… Тут самая сметанка должна быть!

Шурф был труден и дальше. И в песке попадались крупные валуны, их лопатой не выкинешь, надо бадейку и веревку, — двойная работа. Вдвоем бы этот шурф проходить! И Егор позвал на помощь Лизу.

— Зачем столько колодцев? — удивлялась Лиза, на горных работах никогда не бывавшая.

Помогала она очень хорошо. Егор набивал бадейку камнями, Лиза тащила за веревку, перекинутую через бревно поперек шурфа, и держала груз навесу, пока Егор выбирался наверх. Вместе они оттаскивали бадейку в сторону и опрокидывали. Потом опять всё сначала.

При пробе ковшом все слои песка из этого шурфа оказались на диво пустыми: только обломки породы, даже мути мало. Когда углубили шурф на три аршина, появилась вода. Бадейки две-три накапливалось каждое утро. Ее приходилось отчерпывать, прежде чем начинать рыть дальше.

Вместо песку открылся слой вязкой серо-желтой глины. Мыть ее было мучением. Егор долго разминал пальцами в ковше густую кашу, еще дольше отмывал остаток…

Все труды вознаградились, когда на дне ковша, среди тяжелого черного шлиха,[74] Егор увидел блестящие золотинки. Ошибки быть не могло. Одна… две… три… четыре… Какие крупные! Не листочками, а катышками.

— Ишь, глядят, как рысьи глаза! Лиза! Знаешь, что это?

— Не знаю.

— Ничего ты не понимаешь! Это золото! Вот бы Андрею Трифонычу показать, — уж он-то понимает, чего они стоят, эти глазочки.

Глину из шурфа Егор стал возить на берег Ваграна волоком на лосиной шкуре. Там он устроил промывальню из больших пластин дерна, подвел к ней воду, водоспуск сделал с деревянным жолобом — целую фабрику нагородил.

Золотоносный слой Егор выбирал до тех пор, пока не обрушилась одна стенка шурфа, — едва не придавила зарвавшегося искателя.

«Нет, надо кончать шурф, — решил Егор. — И то он вроде колокола стал: книзу вдвое шире. За такое дело на Полевских копях оштрафовали бы батогами нещадно».

Целую неделю шла промывка навезенных куч глины. Золото было дивно богатое. Ссыпая вечером добычу в кожаный мешок, Егор замечал, что у него прыгает сердце, дрожат руки.

«Эй, брат, — уговаривал тогда он себя. — Не жадничай! Золоту поддаваться — сам знаешь, что из этого бывает!»

Чтобы очувствоваться, брал горсть золотых зерен и, размахнувшись, кидал в Вагран. Это наказанье помогало: жалко делалось не золота, а своего труда, напрасно растраченного, — знакомое с детства чувство труженика. На ночь мешок с золотом оставлял у промывальни или оттаскивал его под куст. Взять золото было некому. Когда мешок наполнился, Егор бросил промывку, хотя около половины глины оставалось в кучах.

Вскинул мешок на плечо, крякнул: «Побольше батмана». Зашагал по тропинке наверх, к избе.

Распластавшись на камне, Кузя глядел вниз на выработки Гороблагодатского рудника. Было раннее утро; только что смолк сигнальный колокол; по дорожкам двигались толпы каторжников с тачками, с кайлами и с ломами: их под конвоем разводили на работы. Который из них Дробинин? Издали узнать невозможно. Все бородатые, понурые, в одинаковой одежде.